Поль-Луи Сулицер - Ориан, или Пятый цвет

Ладзано пришел без адвоката.

— Зачем мне адвокат? — начал он, глядя ей прямо в глаза. — Я не какой-нибудь злоумышленник. Случилось простое недоразумение, сказал я себе, поговорю со следователем как мужчина с мужчиной и… — Он улыбнулся. — Простите, это выражение такое, вы, конечно, понимаете…

При разговоре он слегка присюсюкивал, и это играло в его пользу. Он не был похож ни на плейбоя, ни на одного из тех богатых владельцев яхт, пришвартованных в Антибах у причала миллиардеров, на которого как мухи на мед слетались всякого пошиба девушки. Лицо Ладзано было матового оттенка, волосы — черные с седыми прядками, глаза излучали нежность, но могли мгновенно и неуловимо стать жесткими. Фигура гибкая, стройная, запястья рук тонкие, а кисти длинные и изящные, как у художника. В отличие от многих южан он не носил ни золотых браслетов, ни черных очков, сдвинутых на волосы. Он ворочал делами, организовывал контракты, распоряжался имуществом состоятельных владельцев, которых раздражала возня с бумагами. Благодаря связям, которые Ладзано завязал., когда профессионально занимался спортом, в коммерческих кругах, он смог проявить талант посредника. Эдди Ладзано, казалось, знал всех, и все знали его. Зато, и Ориан это было известно, он не был привязан ни к одной женщине, жены у него не было, подружки тоже. Он сам охранял свой райский сад. Ориан спрашивала себя, а не прячет ли он в нем свое одиночество?

— Я буду говорить с вами о любви, — бросил Ладзано.

Ориан заметно вздрогнула от неожиданности.

— Я влюбился, влюбился в чудесное судно, — продолжил он мило-озорным тоном. — Это прелесть. Морская борзая. Как-то, сопровождая своего друга Жанвье, куриного короля, на Маркизы, я увидел это судно, потерпевшее кораблекрушение, клянусь, это были просто обломки. Шесть месяцев ее раздевали все, кому не лень. Четыре мачты по семьдесят метров утащили! В этом краю просто страсть уничтожать все, что когда-то любили. Не буду приводить вам пример «Франции»… «Массилия» была обречена на гибель. Я купил ее за гроши у одного морского волка, которому она принадлежала, но который пальцем не шевельнул, чтобы поддерживать ее в божеском виде. Бутылку он предпочитал всему плавающему на воде. Потом я стал искать мецената, поскольку у меня не было миллионов франков, чтобы провести работы, достойные этого прекрасного парусника.

— И нашли?

— Да, но об этом позже, Представьте себе изумление служащих порта, когда мне удалось привести корабль в Марсель. Целый год он стоял на стапелях. Переделали все. Теперь это судно с изумительными ходовыми качествами. Если бы я мог пригласить вас лишь на денечек — вы бы отдохнули в каютах, устланных персидскими коврами, и босиком походили бы по тиковой палубе.

— Тик, красное дерево, каррарский мрамор — не слишком ли?.. — заметила Ориан, делая над собой усилие, чтобы не сорваться.

Мысли ее уже были там, в Средиземном море, в небольшой бухте, и слушала она чудесного рассказчика. Но, однако, она скрупулезно все записывала и не вьдавала эмоций. Ладзано, несомненно, заметил, что иногда она мечтательно смотрит куда-то вдаль, и от него не укрылась легкая краска, проступившая на ее лице, когда он заявил: «Я буду говорить вам о любви». Ладзано понял, что она разглядывает его, оценивает его манеру держаться, двигаться, что на следователя произвел впечатление его красивый музыкальный голос. Но в действительности Ладзано преследовал одну цель: отвести от себя обвинения в уклонении от налогов и злоупотреблении общественным благосостоянием. Соблазнять — была его манера убеждения.

— Я покажу вам фотографии, — сказал он, доставая папку из рыжего кожаного портфеля.

Нацепив очки, он протянул ей одно из изображений своей пассии.

— Вот Маркизы, вам видно в каком «Массилия» была состоянии, я вам не лгал. А здесь — прибытие в Марсель. А это начало работ в сухом доке. Видны все ребра: ее срочно надо было обшить, оперить, нет?

Ориан отметила, что он говорил о яхте как о несчастном бездомном ребенке. Она подумала: есть ли у него дети? И, сама не зная почему, решила, что из него вышел бы хороший отец, веселый и строгий, как ее собственный.

— Самую лучшую я приберег на конец, — произнес он, протягивая следователю самый большой снимок, сделанный модным фотографом.

На снимке был общий вид зала для приемов на корме парусника. По обе стороны винтовой лестницы расположены деревянные манекены, одетые в роскошные вечерние платья от Диора, Сен-Лорана, Бальмена и Готье.