Array Эркман-Шатриан - Дьявольский эликсир (сборник)

Миссис Браун заметила, что, по мере того как ее муж действительно заболевал, он становится сговорчивее и меньше придирался. Чуть раньше, тотчас после вышеупомянутого стаканчика коньяка, мистер Браун объявил, что «это черт знает что такое» и он намерен остаться в Париже, поэтому миссис Браун начала уже опасаться, что все ее труды пропадут даром. Но, спускаясь в одиннадцатом часу к ужину, он был уже гораздо покорнее и ограничился замечанием, что путешествие это, по его твердому убеждению, завершится его смертью. Когда супруги вернулись в спальню, была уже половина двенадцатого, и муж заговорил как здравомыслящий человек, по-настоящему охваченный сильным беспокойством.

– Если я не достану чего-нибудь, что облегчит мои мучения, — сказал он, — я буду не в состоянии ехать дальше.

Супруги решили выехать из отеля в половине шестого на следующее утро, чтобы оказаться в Стратфорде в половине седьмого в вечер перед Рождеством. Раннее пробуждение, длительное путешествие, гнусная погода — все это было бы нипочем для миссис Браун, если бы не страдальческое выражение, не сходившее теперь с лица ее мужа.

– Если ты не найдешь какого-нибудь средства мне помочь, я знаю, что не переживу этого, — повторил он опять, опускаясь в сомнительного удобства кресло парижского отеля.

– Но, милый мой, что же я могу сделать? — спросила любящая жена почти в слезах, ласково склоняясь над страдальцем.

Мистер Браун был худощавым человеком почтенного вида с длинной и мягкой темной бородой, с небольшой лысиной на макушке, но с несомненно благородной физиономией. Жена нежно любила его и в более чувствительные минуты склонна была баловать его своими ласками.

– Что же я могу поделать, дорогой мой? Ты знаешь, я сделала бы все, если бы только могла. Ложись в постель, голубчик мой, согрейся, и завтра утром ты почувствуешь себя намного лучше.

В эту минуту муж приготовился лечь, и она помогла ему. Потом заботливо обвязала ему горло куском фланели, поцеловала его и поправила одеяло.

– Вот что ты можешь сделать, — сказал он хрипло.

Говорил он теперь уже так плохо, что она едва могла его расслышать, а потому придвинулась совсем вплотную и наклонилась над постелью. Миссис Браун была готова на все, лишь бы он сказал, что ей нужно сделать. Тут муж сообщил ей свой план. Внизу в столовой он видел на боковом столике большую банку горчицы. Уходя из комнаты, он заметил, что банку эту не убрали после ужина. Если бы жена могла туда пробраться, захватив с собой сложенный соответствующим образом платок, присвоить себе часть содержимого банки и, вернувшись со своей добычей, приложить горчицу к его больному горлу, это, возможно, облегчило бы его страдания настолько, что он смог бы встать в пять часов на следующее утро.

– Но я боюсь, что тебе будет очень неприятно идти вниз одной, ведь уже так поздно, — просипел он жалобно.

– Конечно, я пойду, — возразила преданная супруга, — мне это ничего не стоит. Никто ведь меня не укусит.

И она тотчас начала складывать чистый носовой платок.

– Я вернусь через какие-нибудь две минуты, милый, и если в доме есть хоть капля горчицы, то она сейчас же окажется у тебя на горле.

Миссис Браун смутить было нелегко, и путешествие в столовую казалось ей простой задачей. Она укрыла мистера Брауна одеялом до самых ушей и отправилась в путь.

Пробежать первый коридор до лестницы было легко, спуститься по этой лестнице — также легко. Затем следовали еще коридор и еще лестница, потом третий коридор и третья лестница, и миссис Браун начало казаться, что она ошиблась. Женщина очутилась в той части гостиницы, где никогда еще не бывала, и, заглянув в одну или две приотворенные двери, вскоре поняла, что это целая сеть частных гостиных, которых она прежде не видела. Она попыталась найти дорогу назад по тем же лестницам и коридорам, чтобы начать свое путешествие сначала. Ей стало уже казаться, что она заблудилась окончательно и не сможет найти ни столовую, ни спальню, когда, на счастье, ей попался навстречу швейцар. Одета она была в просторный белый капот, с белой сеткой на распущенных волосах и в белых шерстяных туфлях на ногах.

Возможно, мне в самом начале следовало описать наружность миссис Браун. Это была женщина крупная, с внушительным бюстом, которую иные считали красивой в духе Юноны. Но в общении с посторонними в манерах миссис Браун чувствовалась некоторая суровость — так она защищала свою добродетель против всех возможных нападок, — а также твердая решимость во всех отношениях оправдать высокую репутацию британской матроны, что ценилось в Томпсон-холле, но среди французов и француженок возбуждало язвительную критику. В По ее прозвали гордячкой. Прозвище это дошло до ее ушей и ушей ее мужа. Он рассердился, но сама миссис Браун отнеслась к этому очень снисходительно — в сущности, прозвище ей польстило, и она постаралась оправдать его. С мужем она могла при случае обращаться мягко, но со всеми другими мужчинами британская матрона, по ее мнению, должна быть строга. Теперь она очень нуждалась в помощи, но, встретив швейцара, все же не забыла о своей репутации.