Грегори Макдональд - Сознавайтесь, Флетч!

– Очень хорошо.

– Вы купите картину через Галерею Хорэна в Бостоне, с соответствующими документами. У меня безупречная репутация и мои решения никогда не оспаривались. Если кто-то и спросит меня, в чем я сильно сомневаюсь, я без малейшего колебания скажу, что продавец картины мистер Коуни из Далласа, штат Техас. Если спросят его...

– ... он ответит, что приобрел картину в далеком прошлом у уважаемого торговца в Швейцарии, – закончил фразу Флетч. – А уважаемый торговец, если Коуни и вспомнит-таки его фамилию, откажется подтвердить факт продажи, на что имеет полное право, будучи гражданином Швейцарии.

– Благослови, Боже, швейцарцев. У них еще осталось какое-то понятие о неприкосновенности личной жизни граждан, хотя и там оно начинает размываться.

– Все это я понимаю, мистер Хорэн.

– Тем не менее, я уверен, что никто не оспорит ваше право на картину после ее покупки.

– И все-таки я хочу получить точный ответ на мой вопрос. Я хочу знать, где мистер Коуни приобрел картину, пусть даже он не сможет представить какой-либо документ.

– Вы, конечно, правы, мистер Флетчер. Мы должны задать этот вопрос. Но одновременно я должен назвать мистеру Коуни вашу цену.

Хорэн зашел за стол, чтобы взять телефонную трубку. Флетч едва расслышал приглушенный звонок.

– Слушаю. Да, это мистер Хорэн... Кто хочет со мной говорить?.. Нет, нет... Не желаю я говорить с Чикаго... Это третий звонок за сегодняшнее утро из «Чикаго трибюн»... Я уже говорил, что все это чушь... Как ваша фамилия?.. Мистер Поток?.. Мне уже звонили два ваших репортера, мистер Поток. Сколько раз я должен повторять одно и то же?.. Я не дарю и не собираюсь дарить картину чикагскому музею... Что значит, какую картину я не собираюсь дарить? Мой Бог... Понятия не имею, почему об этом написала бостонская газета. Наверное, это «Стар». Я не читал заметку. Держу пари, написал ее их идиот-критик Чарльз Уэйнрайт, который вечно все путает... Послушайте, мистер Поток, я не дарю картину чикагскому музею. Я никогда не собирался дарить картину чикагскому музею... Что вы хотите этим сказать? Я ничего не имею против чикагского музея... Мистер Поток, мое терпение лопается. Заметка эта – чистая ложь. Пожалуйста, больше мне не звоните.

Хорэн положил трубку и вышел из-за стола.

– Какая-то бестолковая бостонская газета написала, что я собираюсь подарить картину чикагскому музею, – Хорэн покачал головой. – Абсолютное вранье. И откуда они только такое берут?

– Пресса у нас непредсказуема, – посочувствовал Флетч.

– Мы обсуждали цену.

Флетч встал, помня, что пришел без пальто.

– Да. Обсуждали. Я думаю, мы можем предложить мистеру Коуни двести семьдесят пять тысяч долларов.

Хорэн аж отпрянул назад, словно ему отвесили оплеуху.

– Едва ли он согласится.

– Я знаю. И, разумеется, готов заплатить больше. Но скажите мистеру Коуни, что меня очень беспокоит происхождение этой картины.

– Я сомневаюсь, что он продолжит переговоры, получив такое предложение.

– Возможно, продолжит. Посмотрим.

– Кто там?

– Большой, подгнивший гранат.

Часы показывали половину двенадцатого утра. По пути из галереи Флетчу пришлось завернуть к магазину хозяйственных товаров. Там он купил отвертку, клещи и маленькую банку машинного масла. Все покупки он оставил в фургоне.

Поставив его в гараж на Речной улице, Флетч вернулся домой черным ходом. Разумеется, он забыл, что по субботам в квартиру приходит миссис Сэйер. Дверь она, естественно, заперла.

– Уходите, – крикнула миссис Сэйер через дверь. По субботам мусор не забирают.

– Это я, мистер Флетч. Пожалуйста, откройте, миссис Сэйер.

– Что вы там делаете?

Она сдвинула оба засова, открыла дверь.

– Вы только посмотрите на себя! Прошляться всю ночь! И где ваше пальто? Вы насквозь промокли.

– Доброе утро.

– В вашей постели спит европейская графиня, а вас нет дома!

– В моей постели?

– Она называет себя графиней ди Грасси.

– Меня это не удивляет.

– Я никогда не видела столько багажа. Или она приехала навсегда?

– Она спала в моей постели?

– Разве не вы положили ее туда?

– Нет. Где она?

– Сказала, что пойдет за покупками. Потом она собиралась зайти в музей и какие-то художественные галереи.

– Отлично.

– Я ее покормила, и она ушла. Милосердный Боже, какая же она была голодная. Мне уж подумалось, что ее месяц морили голодом.

– Возможно, вы не ошиблись, – теплая, светлая кухня разительно отличалась от темной, сырой, холодной кабины автофургона. – Я весь мокрый.