Морис Леблан: По подсказке тени

— Я не догадался. Я додумался. По правде сказать, долго раздумывать не пришлось. С самого начала меня поразило одно обстоятельство: во всей этой истории самую важную роль играло время. Шарль д'Эрнемон, когда он еще был в здравом уме, сам начертал дату на трех картинах. А потом, когда он заблудился в потемках, слабый луч сознания ежегодно приводил его на середину старого сада, и тот же луч уводил его оттуда каждый год в одно и то же время, а именно в пять часов двадцать семь минут. Что, так сказать, управляло его расстроенным рассудком? Какая высшая сила распоряжалась несчастным безумцем? Вне всякого сомнения, это было инстинктивное понятие о времени; на картинах откупщика оно воплощено в солнечных часах. Это было годовое обращение Земли вокруг Солнца, приводившее Шарля д'Эрнемона в определенный день в сад в Пасси. Наконец, это было ежедневное обращение Земли вокруг своей оси, выгонявшее Шарля из сада в один и тот же определенный час, по всей видимости тогда, когда солнце, лучи которого в те годы встречали на своем пути препятствия, ныне исчезнувшие, уходило из сада в Пасси. Все это тоже символизировали солнечные часы. Вот почему я сразу понял, где следует искать.

— Но как вы установили время поисков?

— Да попросту посмотрел на картины. Современник Шарля д'Эрнемона мог написать: «двадцать шестое жерминаля второго года», мог написать: «пятнадцатое апреля тысяча семьсот девяносто четвертого года», но только не «пятнадцатое апреля второго года». Я изумлен, что никому это не пришло в голову.

— Значит, цифра два означает два часа?

— Разумеется. Вот как, по-видимому, было дело. Сначала откупщик обратил все свое состояние в золото и серебро. Потом, для пущей безопасности, купил на эти деньги восемнадцать превосходных бриллиантов. Застигнутый патрулем, он бросился в сад. Где спрятать бриллианты? Случайно ему на глаза попались солнечные часы. Было два часа дня. Тень стрелы падала на трещину в мраморе. Он покорился знаку, поданному тенью, закопал в пыль свои восемнадцать бриллиантов, а затем вернулся в дом и хладнокровно отдался в руки солдат.

— Но ведь тень от стрелы ложится в два часа на трещину в мраморе каждый день, а не только пятнадцатого апреля!

— Не забывайте, любезный друг, что мы имеем дело с безумцем, а у него запечатлелась в мозгу именно эта дата.

— Пусть так, но ведь, если вы разгадали эту загадку, вам ничего не стоило в любой день в течение целого года проникнуть в сад и похитить бриллианты.

— Верно, и я так бы и поступил без колебаний, если бы речь шла о других людях. Но я пожалел этих горемык. Да и потом — вы же знаете старого осла Люпена: он пойдет на любое сумасбродство ради того, чтобы покрасоваться в роли благодетельного гения, а заодно ошеломить ближних.

— Ба, — воскликнул я, — не такое уж это сумасбродство! Шесть прекрасных бриллиантов! Полагаю, что наследники д'Эрнемона с радостью выполнили уговор.

Люпен взглянул на меня и ни с того, ни с сего разразился хохотом.

— Так вы ничего не знаете! Да, наследники д'Эрнемона изрядно обрадовались, тут спорить не приходится. Однако, любезный друг, на другой же день у славного капитана Жаннио оказалось ровно столько же заклятых врагов, сколько было наследников у д'Эрнемона. На другой же день две тощие сестрицы и толстяк организовали сопротивление. Договор? Он ничего не стоит, поскольку никакого капитана Жаннио нет в природе, и это нетрудно доказать. «Откуда взялся этот капитан Жаннио, этот авантюрист? Пусть только сунется, мы ему покажем!»

— И даже Луиза д'Эрнемон?..

— Нет, Луиза возражала против этой низости. Но что она могла поделать? Кстати, когда она разбогатела, возлюбленный вернулся к ней. Больше я о ней ничего не слышал.

— Что же было потом?

— Потом, любезный друг, я убедился, что попал в ловушку и законным путем ничего не добьюсь, поэтому пришлось мне пойти с ними на сделку и принять в уплату один скромный бриллиантик, наименее красивый из всех и самый маленький. Вот и лезьте после этого вон из кожи, чтобы услужить ближнему!

И Люпен процедил сквозь зубы:

— Благодарность, признательность — все это выдумки! Хорошо еще, что честным людям остается в утешение чистая совесть да сознание исполненного долга.

В годы Великой французской революции — муниципалитет Парижа.