Жюль Лермина - Сто тысяч франков в награду

— Господин мэр, я полагаю, — заявил Губерт де Ружетер, — что крестьяне, задержавшие этого несчастного, должны первыми дать показания.

— Вы правы, — опустившись в кресло, согласился господин Тирселен и приказал Бланшону вызывать свидетелей.

Граф Керу, опираясь на руку господина Равера, стоял и внимательно слушал, а Мэри-Энн следила за выражением лица почтенного мэра. Жандарм подошел к крестьянам, толпившимся за дверью, и с величественным видом распорядился:

— Выходите те, кто задержал убийцу!

Двадцать человек выдвинулись вперед — все считали большой честью участвовать в аресте музыканта. Но Бланшон, сделав повелительный жест, приказал:

— Матюрен, подойдите к нам и расскажите господину мэру о том, что вы знаете.

Матюрен, краснея, стал протискиваться вперед. Очутившись перед мэром, он потупил взгляд и начал вертеть свою шапку в руках.

— Ну, друг мой, — начал господин Тирселен, — сделайте нам удовольствие, расскажите о том, чему вы были свидетелем. Что вы видели?

— Я? Э… почти ничего… Совсем ничего!

— Разве вы не принадлежите к числу тех, кто задержал музыканта?

— Принадлежу… Но тут дело другое…

— Зачем же вы его схватили?

— Зачем? — переспросил крестьян, еще сильнее скручивая шапку. — По правде сказать, я и сам не знаю! Кричали, что он убил мадемуазель Элен… Вот я и схватил его за шиворот.

— Поступив таким образом, вы исполнили долг гражданина. Я считаю своей обязанностью вас с этим поздравить. Но скажите, где же был музыкант, когда вы его схватили?

— Где он был? Где был… По-моему… А! У ворот парка.

— Откуда он шел?

— Не знаю.

— Он шел от павильона или, наоборот, со стороны полей?

— Я точно не помню…

Уважаемый свидетель, по-видимому, не отдавал отчета в своих показаниях — пришлось вызвать других. Когда, наконец, допросили всех, то картина получилась весьма противоречивая: очевидцы, вместо того чтобы помочь, только еще больше запутывали дело. Однако вывод все же можно было сделать такой: Давид шел быстрым шагом, и шел он от павильона; он сопротивлялся аресту и пытался убежать от крестьян; наконец, у подозреваемого был очень взволнованный вид. Бригадир Бланшон, обыскав Давида, не обнаружил при нем никакого оружия. На руках музыканта следы пороха отсутствовали.

Давид между тем стоял опершись о стену. Казалось, он был погружен в тяжелые и грустные мысли. Был ли он убийцей, размышляющим о последствиях своего преступления, или жертвой навета, равнодушно внимающей болтовне, безвредность которой хорошо понимал? Музыкант вздрогнул, когда его громко назвали по имени — это мэр подзывал его к себе.

— Подойдите сюда, — сказал Тирселен. — Я задам вам несколько вопросов.

Молодой человек поднял голову. Давид озирался по сторонам с видом человека, забывшего, где он находится и какое страшное обвинение довлеет над ним. Он провел рукой по лбу и сделал несколько шагов вперед. Увидев труп Элен, он остановился, лицо его исказилось. Не был ли это голос совести?..

— Пошевеливайтесь же! — подтолкнул его бригадир.

Молодой человек, оказавшись перед мэром, вежливо ему поклонился.

— Назовите свое имя, — приказал Тирселен.

В ту самую минуту, когда начался допрос, Губерт нагнулся к уху Мэри-Энн и что-то ей шепнул. Гувернантка, пользуясь тем, что всеобщее внимание обращено на арестованного, тихонько встала и осторожно пробралась к выходу.

На вопрос мэра музыкант ответил так:

— Меня зовут Эдуард Давид.

— Вы жили в доме графа Керу?

— Да, в течение трех лет. Мне было поручено обучать мадемуазель Элен музыке.

— Чем вы занимались раньше?

— Господин Керу знает о моем прошлом. Рано оставшись сиротой, я был воспитан одним деревенским священником, которому и обязан тем, что знаю. Я был преподавателем музыки в Рамбуйе, когда граф пригласил меня к себе…

— Вы всегда были довольны графом Керу?

Повернувшись лицом к графу, Давид ответил:

— Господин Керу — самый лучший, самый великодушный человек, какого я когда-либо знал. Его доброта всегда вызывала во мне безграничную благодарность.

— А вы, граф, — продолжал мэр, — не имели причин жаловаться или быть недовольным этим молодым человеком?

— Никогда, — ответил тот. — Только…

Подумав с минуту, он продолжил:

— Послушайте меня, Давид. Вы знаете, какая ужасная трагедия постигла наш дом. Я вас ни в чем не обвиняю… Я не могу считать вас преступником, однако совершено убийство… Ни один человек не входил в павильон, расположение которого вам хорошо известно, потому что именно там вы давали уроки Элен… Закон, как и моя совесть, заставляют меня высказаться…