Жюль Лермина - Сто тысяч франков в награду

— Господин граф, — сказал он, раскланиваясь, — не позволите ли вы мне обратиться к вам с еще одной просьбой?

— Говорите…

— Не предупреждайте господина Ружетера о моем посещении.

— Хорошо, я вам это обещаю.

— В таком случае мне остается только поблагодарить вас и заверить в том, что я никогда не забуду вашей доброты.

Граф Керу ничего не ответил и поспешил проводить посетителя до ворот. Но в ту минуту, когда Паласье в очередной раз снимал шляпу и раскланивался, граф вдруг задумался, а затем проговорил:

— Еще одно слово.

— Я к вашим услугам, ваше сиятельство.

— В какой день похитили вашу дочь?

Читатель, конечно, помнит, что почтенный господин Паласье явился к господину Вильбруа, прочитав объявление о ста тысячах франков награды тому, кто найдет или укажет местонахождение женщины, пропавшей двадцать второго апреля.

— Двадцать второго апреля, — быстро нашелся Паласье.

— Не может быть! — воскликнул граф Керу.

Паласье оскорбился:

— Не думает ли граф, что я все это сочинил?

— Вовсе нет, — ответил господин Керу, — но полагаю, что память вам изменила.

— В свою очередь, — сказал Паласье рассерженно, — хочу заметить вашему сиятельству, что ошибка с вашей стороны.

— Вам придется согласиться со мной, — с горечью возразил граф, — ведь двадцать третьего апреля мой племянник Губерт был здесь, в замке Трамбле.

Тут пришла очередь Паласье удивляться:

— Двадцать третьего? То есть на следующий день после похищения?

— Увы! И, к несчастью, я не могу ошибаться…

— Почему же?

— Потому что двадцать третьего апреля здесь было совершено преступление…

Услышав слово «преступление», Паласье, словно полковая лошадь при звуках музыки, затрясся на своих худощавых ногах.

— Преступление! Как? Здесь, в этом замке?

— Да, страшное преступление!

— Ради бога, расскажите мне об этом! Разумеется, мне очень неприятно затрагивать этот вопрос, но как знать! Это может заинтересовать вас гораздо больше, нежели вы полагаете…

— Что может быть общего между убийством моей жены Элен Керу и похищением мадемуазель Паласье?

Поверенный по делам сделался бледным как смерть, однако, не теряя самообладания, спокойно спросил:

— Извините меня, но не сказали ли вы только что, что господин Губерт де Ружетер был здесь двадцать третьего апреля?

— Это верно и ясно доказывает, что он не мог похитить вашу дочь двадцать второго.

Паласье с минуту подумал.

— Итак, здесь произошло убийство? — спросил он наконец.

— Да.

— А убийца?..

— Правосудие полагает, что преступник в их руках, но…

Паласье, забыв о собственном горе, заинтересовался чужим:

— Он не сознается?

— Он протестует против предъявленных ему обвинений.

— Расскажите мне об этом, — фамильярно попросил Паласье, усаживаясь на тумбу у ворот.

— Почему вас это интересует? — сухо заметил граф.

— Я отец, и мое сердце разбито — это правда. Но в то же время я человек и не могу оставаться безучастным к тому, что интересует все человечество. Не знаю, стоит ли вам об этом говорить, но совпадение чисел вызывает у меня некоторые подозрения. Что-то подсказывает мне, что вы не раскаетесь, если обо всем мне сообщите.

Подчиняясь просьбе Паласье, потому что его последние слова дарили надежду что-то прояснить, граф, не вдаваясь в детали, поведал о трагедии, случившейся двадцать третьего апреля. Когда господин Керу начал говорить, лицо Паласье приняло свое нормальное выражение. Не успел граф закончить печальное повествование, как Паласье, вскочив с тумбы, вскрикнул:

— Довольно, довольно! Мне не нужно больше ничего слышать. Ваш покорный слуга!

И без всяких церемоний Паласье развернулся и ушел. Он шагал так быстро, как будто за ним гнались жандармы. Граф Керу видел, как он исчез за опушкой леса.

— Однако он действительно сумасшедший. Пожалуй, я зря поверил всем его бредням.

Что бы сказал граф, если бы услышал то, что говорил удиравший Паласье!

Добежав до леса, он остановился, снял шляпу и положил ее возле дерева. Расстегнув галстук и запустив одну руку в волосы, сыщик воскликнул:

— Да, Паласье! Ты велик! Ты великолепен! Паласье все взвесит, обдумает и отыщет! Будущее поколение воздаст тебе по заслугам!

Утешив таким образом свое самолюбие, Паласье успокоился, поднял шляпу, надел ее, перевязал галстук и гордо приосанился.