Сирил Хейр - Самоубийство исключается

К его удивлению, Стефан беззаботно ответил:

— О, я могу достаточно легко опровергнуть ваши показания!

— В самом деле?!

— Конечно. Я бы и сделал это во время расследования, если бы находился здесь, а не в Швейцарии, в таком месте, где был недоступен ни для писем, ни для газет. В конце концов, к чему все сводится? Вы беседовали с моим отцом накануне его смерти, или скорее, если я правильно уловил суть дела, это он беседовал с вами, а вы просто слушали его и хотели поскорее отделаться от этого старого зануды. Вы нашли его довольно мрачным стариком — а кто на вашем месте воспринял бы его иначе? — бесконечно жалующимся на жизнь вообще и на свою семью в частности. В этом ведь главный смысл ваших показаний, разве не так?

— Да, — признал инспектор. — Но они шли гораздо дальше.

— Наверняка. Вы не входили в подробности, но, думаю, я могу сообщить кое-что из них за вас. Он говорил вам, что сделал ошибку, женившись на женщине намного моложе его, верно? Он сказал, что родился в «Пендлбери-Олд-Холле» и что это значит для него гораздо больше, чем представляет это его семья, потому что это было единственное место за всю его жизнь, где он чувствовал себя счастливым. И наконец, он сказал, что представляет себя улиткой, которая повсюду, куда бы она ни направлялась, оставляет за собой след, и ему крайне интересно, где этот след оборвется.

— Но я не упоминал об этом в своих показаниях! — вскричал Маллет. — Откуда вы знаете, что он говорил мне все это именно в таких выражениях?

— Естественно, именно потому, что он постоянно их употреблял. Вы же не думаете, что я изобрел их для вас? Такое всегда происходит среди домашних. Улитка и ее след на протяжении многих лет были избитой темой в нашей семье. Я даже написал об этом песню. Она начинается приблизительно так:

Признаю, что стихи далеко не первоклассные, но они доказывают мою правоту. Коль скоро ваши показания о самоубийстве основываются лишь на разговоре с ним, можете отбросить их.

— Мои показания не ограничивались этим разговором, — подчеркнул Маллет. — Я не думаю, что коронер основывался только на нем, когда делал доклад жюри.

— Разумеется, нет. Прежде всего он исходил из самого глупого доказательства из всех — я не виню его, ведь он не мог этого знать. Это было просто ужасным невезением — чистым совпадением, которого никто не мог предвидеть. Кстати, я полагаю, что мы говорим об одном и том же — я имею в виду запись, цитату или называйте ее как хотите, что была найдена около тела?

Маллет кивнул.

— «В нашей власти избежать несчастий, когда мы можем сами распоряжаться своей смертью», — процитировал Стефан и горько рассмеялся. — Господи! Ну разве это не забавно? Кстати, инспектор, — продолжал он, — вы, случайно, не обратили внимание на сорт бумаги, на которой это было написано?

— Да, обратил. Это была небольшая полоска белой бумаги хорошего качества. Тушь, я помню, была темной, как если бы слова были написаны за несколько часов до того, как я их увидел, или даже раньше. Но это зависит от типа туши. Почерк, как вы знаете, был удостоверен во время расследования вашей матерью.

— О, относительно почерка нет вопроса, — улыбнулся Стефан. — Самое глупое, что это вполне мог оказаться мой почерк. Это здорово озадачило бы коронера, не так ли?

— Ваш, мистер Диккинсон? Но как это могло бы быть?

Стефан не ответил прямо на этот вопрос.

— Вы когда-нибудь читали, инспектор, детективные рассказы? — спросил он. — У Честертона есть один очень интересный — рядом с убитым человеком была найдена бесспорная улика, подтверждающая его самоубийство, которая на самом-то деле представляла собой фрагмент из романа, который он писал. Убийца выкрал страницу, которую автор только что закончил, и отрезал край листа, на котором были переставлены запятые.

— Но это был маленький клочок бумаги! — трезво заметил Маллет. — А вовсе не часть книги или что-нибудь еще. И я отлично помню, что ни один из краев не был срезан.

— И столь же справедливо вы можете добавить, что мой отец не писал романа. Но я скажу вам, чем он занимался: он составлял календарь.

— Календарь?

— Да, календарь изречений знаменитых людей, по одному на каждый день года. И поскольку его составлял мой отец, он был прежде всего календарем пессимистичных изречений. Кстати, можете вы себе представить, чтобы человек, действительно задумавший самоубийство, посвятил целые годы своей жизни, чтобы отобрать и оформить триста шестьдесят пять самых мрачных замечаний о жизни, какие только он мог найти?