Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

Как только мне исполнится двадцать один, размышляла она, придется откровенно поговорить с отцом: нельзя же тратить столько времени на дорогу. Может, подумать о том, чтобы переменить работу: от этого стояния у меня ломит спину — я слишком высокая. Но куда податься? Рост у меня подходящий для манекенщицы. Но там ведь нужна не женщина, а скелет. На машинке я печатать не умею, поэтому секретарша отпадает. Школьный аттестат с хорошими отметками, да только по гуманитарным предметам и по географии. Вот стукнет мне двадцать один, и я отсюда перееду. Но ждать еще целых тринадцать месяцев.

В один прекрасный день, вскоре после ее возвращения, в магазин зашел полный пожилой джентльмен, с которым она летела в самолете, и купил флакон духов. На нем был клетчатый костюм, еще больше подчеркивавший его полноту, и ей припомнилось, что костюм, в котором он летел в самолете, был тоже клетчатый, но только не такой крикливый, как этот. Он настоял, чтобы его обслуживала именно она, и держался с ней необычайно дружелюбно.

Молодой человек по имени Джеральд Воган начал осаждать ее звонками, и она несколько раз встречалась с ним. Она познакомилась с ним на вечеринке в Хэммерсмите, которую Д. Г. Эванс иногда устраивала совместно с фирмой Хэрродс. Джеральд работал у Хэрродса, но, несмотря на его безупречную наружность и блиставшие белизной манжеты — во всем Найтсбридже нельзя было отыскать таких белых манжет, — он, будучи приверженцем крайне левых взглядов, питал ненависть ко всему английскому и американскому, и в скором времени это ей порядочно наскучило и в качестве единственной темы для разговора просто приелось. Поэтому она начала избегать с ним встреч.

Прошло две недели, и на ее имя в отдел корреспонденции магазина пришло письмо. Хотя адрес на конверте был напечатан на машинке, само письмо было написано от руки. Наверху стояло: «Кадоган-Мьюз, 26», а в самом письме говорилось:

«Дорогая мисс Фридель,

В следующий четверг я приглашаю несколько своих друзей на концерт в Уигмор-холл, где будет исполняться моцартовский квинтет для кларнета. Зная, что вы питаете любовь к этому инструменту, я подумал, не захотите ли вы к нам присоединиться. Мы собираемся в 7.45 в Уигмор-холле (начало концерта в 8 ч). После концерта будет ужин.

Искренне ваш Уилфред Энджелл».

Вот-те раз, ну кто бы мог ожидать? Это ее позабавило, даже обрадовало в какой-то мере, показалось лестным. Пусть некоторые и сочтут это скукой, но все-таки разве не честь получить приглашение от такого, несомненно, респектабельного джентльмена, как мистер Энджелл? Хейзел в числе прочих всегда считала ее снобом, но разве это снобизм — любить самое лучшее, хотеть самого лучшего, радоваться общению с образованными, хорошо воспитанными людьми, людьми, занятыми важными делами, которых не заботят такие пустяки, как очередная получка или очередной поклонник? Перл всегда нравились люди, обладающие хорошим вкусом, хорошими манерами, хорошим воспитанием. Отец поощрял в ней эти склонности и мечтал, чтобы она тоже усвоила все эти качества.

Как бы там ни было, но она ни разу не слушала квинтет Моцарта, а мысль о том, что она услышит музыку в исполнении пяти кларнетов, показалась ей очень заманчивой. Она ответила на письмо согласием.

Прошла неделя, и дни стали удлиняться, и она больше не виделась с Джеральдом Воганом; но однажды ночью ей приснился Маленький Божок в виде некоего раззолоченного идола, сидящего со скрещенными ногами в храме, а она курила ему фимиам.

Она сказала отцу о приглашении и позвонила своей подружке Пэт Чейли, у которой была своя квартира, и Пэт сказала, пусть приходит, пожалуйста, она рада, если Перл согласна поспать ночь на раскладушке.

В четверг магазин работал допоздна, и она переоделась в гардеробе, расположенном в подвале, и, поскольку магазин с черного хода почти соседствовал с Уигмор-стрит, она дошла до концертного зала как раз вовремя.

Он уже был на месте и, как она правильно угадала, не в визитке. Но, слава богу, на этот раз он хоть не облачился в ужасный клетчатый костюм, а в синем он не казался таким толстым. Он поздоровался с ней вежливо, но сдержанно, словно приветствовал ее от лица кого-то другого; рука его была горячей; не хочет ли она раздеться, спросил он, и она ответила, нет, спасибо, и тогда он направился с ней в зал. Походка у него была внушительная, словно он привык чувствовать себя хозяином положения. И только когда они шли уже по проходу между рядами кресел, он вдруг сказал: