Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

Нокаут не получился, но Годфри победил с некоторым преимуществом в очках и явно понравился членам клуба, сидевшим за обеденными столиками. Психологически этот бой принес ему больше пользы, чем два предыдущих.

После боя он поспешил покинуть «Хилтон» и поехал в Баттерси, где его ожидала Перл.

Как всегда после боя, он был возбужден больше обычного, деспотичен и особенно сильно проявлял свою склонность к мучительству. Перл сносила все, потому что теперь временами у нее возникало желание намеренно подвергнуть себя мучениям.

Когда она, наконец, сказала, что ей пора идти, он потер подбородок и спросил:

— А почему бы тебе не переночевать?

— Не могу! Ты же знаешь. Я сказала, что поехала к отцу.

— Думаешь, он верит?

— Верит! Но я не должна задерживаться.

— Ему стоит только проверить. Всего разок.

Перл промолчала, затем выскользнула из постели, начала поспешно одеваться. Он лениво следил за ней.

— Разве не так? Всего один раз проверить…

— Ты прав. Наверное, так. Но раз он не проверяет, раз он мне все еще верит…

— А зачем ему верить? Я могу высказать все ему в лицо.

— Таким образом ты и мне отомстишь, не правда ли? Ты об этом только и мечтаешь.

— Все равно у него кишка тонка с тобой развестись. Давай поспорим.

— Почему ты его так ненавидишь? Все прошло, ты оправился. Можно сказать, из-за этого боя ты даже выиграл — я имею в виду твою карьеру. И мною вертишь, как тебе вздумается…

Она запнулась, но он молчал.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я осталась с тобой навсегда, а только когда найдет настроение.

— Кто сказал, что не хочу?

— Но ты не хочешь жениться.

— А, жениться. Связать себя по рукам и ногам.

Она застегнула молнию на юбке, открыла сумку, вытащила гребенку и принялась расчесывать спутанные волосы.

— Наверное, ты так и представляешь себе брак, — сказала она. — Зачем тебе жениться, когда стоит лишь пальцем поманить. Такая месть Уилфреду тебя не устраивает?

Он сел на кровать и коснулся языком шишки на губе.

— Каждый раз, как посмотрю на себя в зеркало, Устричка… Как посмотрю…

— Такое могло случиться в любом бою.

— Но ведь раньше не случалось. И после никогда бы не случилось. Ты знаешь, что мне сказала одна девушка (мы с ней не виделись целый год): «Боже мой, Годфри, — сказала она, — кто это тебе сопелку свернул?»

Перл торопливо натягивала пальто.

— Но ведь она к тебе не охладела?

Он улыбнулся и промолчал.

Она подошла к двери.

— Иногда мне кажется, что ты ненавидишь меня так же, как Уилфреда.

— Наоборот, я всех вас люблю, — отозвался он. — Ох, как люблю.

— Значит, презираешь, — сказала она. — Да, именно презираешь.

Июль стоял душный, самый жаркий в Лондоне за много лет, писали газеты. Через каждые три дня гремели грозы, и так весь месяц — погода, столь характерная для английского лета. День святого Свитена, словно по заказу, выдался особенно жарким.

В этот день Перл намеренно не пошла на свидание с Годфри, а отправилась с Вероникой Порчугал в плавательный бассейн в Рохэмптоне. Она загорала и купалась, подставляя тело безличной солнечной ласке, стараясь подавить в себе грубое животное томление. Вдали от Годфри ее ослепленный разум словно прозревал и она сознавала всю бессмысленность и неоправданность своих поступков. Когда они были вместе, страсть и удовлетворение затмевали для нее все, слово «любовь» не значилось в их словаре, а его власть над ней скорее вызывала у нее чувство ненависти.

Сегодня впервые она вырвалась из этих цепей, проявила капельку самостоятельности, расправила связанные крылья, понимая, что свободней не стала, а только оттянула неизбежное: в глубине души она уже замирала от ужаса перед предстоящей расплатой. И одновременно восставала. Восставала против нее.

У Вероники Порчугал были свои проблемы с Симоном, и вскоре выяснилось, что она пригласила Перл, чтобы выложить ей свои беды. Перл не имела ничего против. Она слушала Веронику молча, с ленивой отрешенностью, иногда задавая вопрос, иногда вставляя замечание, — большего от нее не требовалось. По сравнению с ее собственными проблемы Вероники казались такими несложными, такими мелкими, такими благородными и легко разрешимыми. Сама же она, как ей казалось, превратилась в дикаря, лишенного всякого представления о морали, который живет в этом приличном цивилизованном спокойном мире, но не принадлежит ему. Уилфред принадлежал. А Годфри пел свои языческие песни, будоражившие ее кровь.