Элизабет Джордж - Великое избaвление

Какая неловкость, непростительная неловкость! Он громко чихнул, брызги полетели во все стороны. Ужасно — прямо в лицо соседке по купе. Три четверти часа он сдерживался изо всех сил, сражаясь с щекоткой в носу, точно доблестные воины Генриха Тюдора в битве при Босворте. Но в конце концов он капитулировал. Мало того, что он чихнул, — он еще принялся громко шмыгать носом.

Женщина грозно уставилась на провинившегося. Как раз из тех леди, в присутствии которых он всегда чувствовал себя законченным идиотом. Ростом не менее шести футов, одетая с поразительной безвкусицей, характерной для дам из «общества», не знающая возраста, не поддающаяся старости — она пристально смотрела на него голубыми, острыми, как лезвие бритвы, глазами. Лет сорок назад горничные, сраженные таким взглядом, принимались, верно, отчаянно рыдать — сейчас этой леди уже крепко за шестьдесят, а может быть, и все восемьдесят — по ней не поймешь. Сидит будто аршин проглотила, сложив руки на коленях. Так ее выучили когда-то в пансионе, и с тех пор она не сдает позиции — никаких уступок даже во имя собственного комфорта.

И смотрит, смотрит. Оглядела строгую полоску ткани у шеи — воротничок католического священника и уставилась на каплю, свисающую с кончика его носа.

Ах, простите, дорогая. Тысяча извинений. Не допустим, чтобы этот незначительный промах — подумаешь, человек чихнул — разрушил столь прелестную дружбу, как наша с вами.

Да уж, про себя он может острить сколько угодно. Вот когда он говорит вслух, ему, как правило, удается все безнадежно запутать.

Священник снова шмыгнул, и леди вновь неодобрительно покосилась на него. Господи, с чего ей вздумалось путешествовать вторым классом? Она вплыла в вагон в Донкастере, похожая на престарелую Саломею, окутанная не семью, а семижды семью покрывалами, и всю дорогу то пила неароматный, чуть теплый кофе, который разносили в поезде, то пристально и неодобрительно глядела на попутчика. Верная прихожанка англиканской церкви, в этом можно не сомневаться.

И наконец он чихнул. Он вел себя столь безупречно от Донкастера и почти до самого Лондона, кажется, она уже готова была простить ему служение католической церкви. Но, увы, насморк покрыл его вечным позором.

— Я… э-э… вы уж простите,.. — начал было он, но что толку! Платок застрял где-то глубоко в кармане. Чтобы добраться до него, пришлось бы на минутку выпустить из рук потертый портфель, который лежал у него на коленях, а на это священник отважиться никак не мог. Пусть уж дама потерпит. Речь идет не о нарушении этикета, мадам. Речь идет об УБИЙСТВЕ. Обретя опору в этой мысли, священник решительно зашмыгал носом.

Услышав недопустимые в порядочном обществе звуки, леди села еще ровнее, напряженно выпрямив спину, каждой мышцей своего старого тела выражая протест и презрение. Негодующий взгляд отражал все ее мысли: «Жалкий человечишка. Ничтожество. Ему семьдесят пять лет, а выглядит он на все восемьдесят пять. И чего еще ждать от католического священника! На лице три пореза — до сих пор бриться не научился, в уголке рта присохла крошка от съеденного на завтрак гренка, черный костюм уже залоснился от старости, залатан на локтях и на манжетах, фетровая шляпа покрыта пылью. А этот мерзкий портфель у него на коленях! С самого Донкастера он ведет себя так, словно я села в поезд исключительно с намерением выхватить у него этот портфель и выпрыгнуть с ним из окна. Господи Боже ты мой!»

Вздохнув, женщина отвернулась от священника, словно в поисках отдыха и покоя. Но где уж там! Он продолжал сопеть и отфыркиваться, покуда поезд не замедлил движение. Вот они и достигли цели своего путешествия.

Поднявшись, леди пронзила своего попутчика последним, прощальным взглядом.

— Наконец-то я узнала, как выглядит ваше католическое чистилище! — прошипела она и направилась по коридору к выходу.

— О, господи, — забормотал отец Харт, — о, господи, я и в самом деле должен, наверное…

Но она уже скрылась из виду. Поезд остановился под сводом лондонского вокзала. Пришла пора совершить то, ради чего он предпринял поездку в столицу.

Священник огляделся, проверяя, не растерял ли он своего имущества. Особой причины беспокоиться у него вроде бы не было — весь багаж, прихваченный им с собой из Йоркшира, состоял из старого портфеля, который он ни на минуту не выпускал из рук.