Элизабет Джордж - ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРАВЕДНОГО ГРЕШНИКА

Душевное состояние Дэвида Кинг-Райдера можно было бы описать как печать, граничащую со смертельной тоской. Его переполняли уныние и отчаяние, совершенно не вязавшиеся с его нынешним положением.

Перед ним на сцене театра «Азенкур» Горацио повторил пророческие слова Гамлета: «Да, Божий промысел за нас порой решает», а Фортинбрас воскликнул: «О смерть надменная!» Троих из четырех поверженных персонажей унесли со сцены, и остался только Гамлет, лежащий на руках Горацио. На сцену один за другим вышли человек тридцать хористов: из левой кулисы появились норвежские солдаты, из правой — датские придворные, и обе группы соединились в глубине сцены, на переднем плане которой оставался Горацио. Под нарастающие звуки музыки хор подхватил слова главных героев, а из-за кулис донесся артиллерийский залп, против чего сам Кинг-Райдер изначально возражал, желая избежать ненужных сравнений с «1812». [1] Имеется в виду Торжественная увертюра «1812 год» П. И. Чайковского, в которой звуки пушечной стрельбы имитируются с помощью подвешенного большого барабана (при исполнении в закрытых помещениях). И тогда, сидя в своей ложе. Дэвид увидел, что весь партер поднялся на ноги. Его примеру последовал бельэтаж, затем балкон. Заглушая музыку, пение и стрельбу, зрители разразились аплодисментами.

Именно об этом мечтал он уже более десяти лет — о полной реабилитации своего выдающегося таланта. Хвала Господу, эта мечта наконец воплотилась в реальность, окружающую его сейчас со всех сторон, снизу и сверху. Три года неимоверных умственных усилий и изматывающего физического труда нашли свое завершение в нескончаемых овациях, которые стерли воспоминания о двух его предыдущих провалах в Уэст-Энде.

Что касается тех двух мюзиклов-феерий, их судьба была предрешена характером аплодисментов и тем, что за ними последовало. В обоих случаях, вежливо и вяло похлопав исполнителям, зрители поспешно покидали театр, а члены труппы отправлялись на вечеринку по случаю премьеры, больше напоминавшую поминки. Лондонские театральные обозрения лишь подтверждали то, что передавалось из уст в уста уже в первый вечер. Две весьма дорогостоящие постановки пошли на дно, словно бронированные линкоры. А Дэвиду Кинг-Райдеру выпало сомнительное удовольствие читать бесконечные аналитические статьи о причинах его творческого застоя. «Жизнь без Чандлера» — такого рода заголовки он нашел в обзорах нескольких театральных критиков, выражавших что-то похожее на сочувствие. Но все остальные — те самые типы, что за утренним «Уитабиксом» [2] Пшеничные батончики из спрессованных хлопьев; подаются к завтраку с молоком и сахаром. оттачивали злобные метафоры и месяцами терпеливо дожидались удобного случая, чтобы вставить их в свою статейку, содержащую скорее ядовитый сарказм, чем полезную информацию, — все остальные были безжалостны. Его награждали самыми разнообразными характеристиками, начиная с «эстетствующего шарлатана» и кончая «утлым суденышком, покачивающимся на волнах былой славы», причем источником этой славы был, естественно, Майкл Чандлер, и никто другой.

Дэвид Кинг-Райдер сомневался, чтобы чей-то еще музыкальный тандем подвергался столь же пристальному вниманию, как его сотрудничество с Чандлером. Создавалось впечатление, что все прочие союзы композиторов и либреттистов — от Гилберта и Салливана до Раиса и Ллойда Уэббера — расцветали и увядали, достигали известности и подвергались суровой критике, возносились к вершинам славы и скатывались к провалу, спотыкались и добивались успеха, не испытывая при этом необходимости отбиваться от своры воющих шакалов, которые так и норовили ухватить Дэвида за пятки.

Романтическая история его соавторства с Майклом Чандлером, естественно, вызывала особый интерес.