Элизабет Джордж - Великое избaвление

— Что ж, — пробурчал Линли.

— Я приготовила речь, — пролепетала Дебора, пряча лицо в цветы. Букет вновь задрожал в ее руке, несколько лепестков полетело на пол. Она заставила себя вздернуть подбородок и глядеть прямо. — Речь прямо во вкусе Хелен. О моем детстве, о папе, об этом доме. Ну, ты сам знаешь. Хорошая речь, веселая, остроумная. Но я с этим не справлюсь, ни за что не справлюсь. Это свыше моих сил. Безнадежно. — Она вновь опустила глаза и обнаружила у своих ног прокравшегося в комнату крошечного щенка таксы, который приволок в зубах женскую сумочку. Положив свою добычу на Деборииу атласную туфельку, песик дружелюбно и весело помахивал хвостиком, явно ожидая награды за свои труды.

— Нет, Пич! — Дебора, смеясь, попыталась спасти сумочку из собачьих зубов, но когда она распрямилась, в ее зеленых глазах блестели слезы. — Спасибо, Томми. Спасибо тебе за все. За все.

— К вашим услугам, — весело отвечал он. Подойдя к Деборе, Томас Линли порывистым движением прижал ее к себе и поцеловал в волосы.

И Барбара, наблюдавшая эту сцену со стороны; догадалась, что Сент-Джеймс — а почему, о том ему лучше знать — намеренно оставил их вдвоем именно ради этого поцелуя.

Тело было обезглавлено. Эта жуткая подробность в первую очередь бросалась в глаза. Три полицейских офицера, собравшиеся за круглым столом в кабинете Скотленд-Ярда, склонились над фотографиями чудовищно изувеченного тела.

Отец Харт беспокойно поглядывал то на одного, то на другого из присутствовавших, тайком перебирая в кармане серебряные бусины миниатюрных четок. Эти четки в 1952 году благословил Папа Пий XII. Разумеется, не на аудиенции, кто бы мог надеяться на такую честь, и все же крест, начертанный дрожащей рукой первосвященника над головами двух тысяч благочестивых паломников, должен обладать особой силой. Тогда отец Харт закрыл глаза и высоко поднял в воздух свои четки, чтобы не упустить ни капли из пролившейся на них благодати.

Перебирая четки, он добрался до третьей декады скорбных таинств, когда высокий блондин наконец заговорил.

— «Какой удар был нанесен» [1] Здесь и далее в этой главе аллюзии на трагедию Шекспира «Цимбелин». (Прим. ред.) , — пробормотал он, и отец Харт внимательно посмотрел на него.

Этот человек — полисмен или нет? Отец Харт не понимал, почему блондин так нарядно одет, но, услышав знакомую цитату, с надеждой обернулся к нему.

— А, Шекспир. Да. Удивительно точно. Толстяк с вонючей сигарой во рту бросил на священника недоумевающий взгляд. Харт смутился, кашлянул и продолжал молча смотреть на то, как специалисты изучают фотографии.

Харт провел в этой комнате уже четверть часа практически в полном молчании. Толстяк раскуривал свою сигару, женщина дважды намеревалась что-то сказать, но сама себя сурово обрывала, и первой фразой, прозвучавшей здесь, стала эта строка Шекспира.

Женщина беспокойно постукивала кончиками пальцев по столу. Она-то уж точно служит в полиции. Это видно по ее форме. Но почему она такая несимпатичная — маленькие подвижные глазки, плотно сжатый рот? Она совершенно не годится. Не сможет ничем помочь. Не сумеет поговорить с Робертой. Как же им объяснить?

Следователи по-прежнему рассматривали жуткие фотографии. Отец Харт старался даже не смотреть в эту сторону. Он слишком хорошо помнил, что на них изображено, он первым оказался на месте преступления, и вся сцена навеки отпечаталась в его мозгу. Уильям Тейс лежал на боку — здоровенный мужчина шести с лишним футов роста, — скрючившись, словно зародыш в утробе, прижав левую руку к животу, подтянув колени к груди, а на месте головы — на месте головы не было ничего. Да, и впрямь как Клотен. Только возле него сидела не очнувшаяся в испуге Имогена, а Роберта, повторявшая ужасные слова: «Я сделала это. Я рада». Голова откатилась в угол хлева на кучу прогнившего сена. Харт посмотрел туда, и… о, боже, там сверкали мерзкие крысиные глазки, острые коготки разодрали кожу на лице Тейса, и подрагивающий нос серой твари уже окрасился кровью, а крыса все продолжала скрести. Отче наш, иже еси на небесах… Отче наш, иже еси на небесах… Надо еще многое рассказать, многое, но сумею ли я теперь припомнить?!

— Отец Харт! — Блондин, облаченный в визитку, отложил в сторону очки и извлек из кармана золотой портсигар, — Вы курите?

— А… да, спасибо. — Священник торопливо схватил портсигар, надеясь, что никто не заметил, как дрожат его руки. Затем блондин протянул изящную коробочку женщине, но та решительно покачала головой. Вслед за золотым портсигаром на свет появилась серебряная зажигалка. Все это заняло несколько секунд. Харт радовался передышке, позволившей ему собраться с мыслями.