Филлис Джеймс - Неестественные причины

Но была еще одна важная деталь моего плана, о которой я до сих пор не упомяну­ла. Как ни странно, хоть я ожидала трудно­стей, но уговорить Дигби Сетона жениться на мне оказалось проще всего. Я опасалась, что на это понадобятся недели хитроумных уламываний. А у меня этих недель не было. Обо всем надо было условиться в те редкие выходные, когда Дигби приезжал в Монкс-мир. Я разрешила ему писать мне, так как знала наверняка, что его письма будут сожжены, но сама не писала никогда, и по те­лефону мы тоже не разговаривали. Да и во­обще, оказать на него воздействие, чтобы он согласился с этой частью моего плана, пусть и неприятной, но необходимой, – та­кие дела по почте не делаются. Я даже по­думывала, как бы из-за одного этого пункта все не лопнуло. Но тут я его недооценила. Он все же был не совсем уж дурак. Иначе я бы никогда не воспользовалась его помо­щью, чтобы его же уничтожить. Но он умел смириться перед неизбежностью. И в кон­це-то концов, это ведь было в его интере­сах. Чтобы получить деньги, ему требова­лась жена. На примете у него никого не было. Жена, которая стала бы предъявлять претензии и вмешиваться в его личную жизнь и, может быть, даже захотела, чтобы он с ней спал, ему уж никак не была нужна. И самое главное, он понимал, что должен жениться на мне вот из каких соображений. Доказать, что мы убили Мориса, возможно было бы только в том единственном случае, если бы дал показания один из нас, а жена против мужа давать показания не может. Разумеется, мы условились, что через при­личное время разведемся, и я согласна была удовольствоваться после развода самой скромной суммой. Не совсем уж мизерной, чтобы не возбуждать подозрений, но скром­ной. Могла себе позволить. Ему нужен был брак со мной, чтобы гарантировать мое молчание и чтобы прибрать к рукам денеж­ки. А мне нужен был брак с ним, чтобы все его состояние досталось мне. Как его вдове. Мы зарегистрировались в Лондонской конторе гражданских актов 15 марта. Он взял напрокат машину, заехал за мной рано утром. Как мы выехали, никто не видел. Ес­тественно, ведь Селия Кэлтроп была в отъез­де и не могла неожиданно нагрянуть в гос­ти. Оливер Лэтем и Джастин Брайс отпра­вились в Лондон. Где находилась в это время Джейн Далглиш, не знаю, не имеет значения. А Морису я позвонила и предуп­редила, что больна и работать не приеду. Он подосадовал, но не выразил беспокойства, а что он заявится навестить больную, мож­но было не опасаться. Морис болезни тер­петь не мог. Если бы это его собака занемог­ла, он бы, конечно, забеспокоился. Но ведь собаку он любил. Мне приятно думать, что он, возможно, был бы сейчас жив, если бы относился ко мне лучше, заехал проведать и, не застав, задумался бы, куда я делась и почему солгала.

Но время и пленка подходят к концу. С Морисом Сетоном я счеты свела. И теперь торжествую, а не оправдываюсь. Осталось еще кое-что, о чем надо рассказать.

Дигби на мотоцикле с коляской приехал к «Дому кожевника» без чего-то шесть вече­ра в среду. Уже темнело, никто ему не встре­тился. Здесь не гуляют после наступления темноты. Морис был, конечно, давно мертв, Дигби, когда выдирал гвозди и вскрывал крышку коляски, побледнел как полотно. Наверно, ожидал увидеть лицо покойника, искаженное гримасой ужаса, и укоризнен­но выпученные глаза. В отличие от меня, он не читал собранные Морисом пособия по судебной медицине и не знал, что после смерти происходит расслабление мышц. А обнаружив, что лицо у его жертвы спокой­ное, обыденное, совершенно неосмыслен­ное, не выражающее ни гнева, ни укора, он сразу заметно приободрился. Правда, я за­была его предупредить насчет трупного око­ченения. И он не был готов к тому, что при­дется ломать застывшие коленные суставы, чтобы усадить труп в мое инвалидное крес­ло и в таком виде свезти к воде. Эта необ­ходимая пустячная операция ему была не по душе. До сих пор помню, как он смеялся дрожащим тонким голосом, когда оказалось, что тощие ноги Мориса в дурацких полоса­тых брючках торчат вперед – ну просто со­ломенное чучело на шестах! Потом, когда Дигби стукнул хорошенько, они освободи­лись и стали болтаться, не доставая поднож­ки, как у маленького. После этого небольшого акта насилия над трупом с Дигби произош­ла перемена. Кисти я собиралась отрубить сама, хотелось размахнуться и тяпнуть то­пором от души. Но Дигби у меня его отнял и молча ждал, чтобы я выложила руки на бан­ку. Я бы, мне кажется, рубила поаккуратнее. Но навряд ли с большим упоением. Потом я у него их взяла и спрятала в прорезиненный мешочек для губки. Дигби они были еще нужны – он задумал отослать их Люкеру. Но сначала я должна была обработать их у себя в темном чулане. А пока повесила мешочек на шею, и мне было приятно ощущать, как эти мертвые руки болтаются, словно шарят у меня на груди.