Жорж Сименон - Вдовец

— Это она вам рассказала?

— А кто ж еще? Вы что, думаете, она не понимала, что наделала? Разве такое забывается?

А стала бы Жанна говорить обо всем этом с ним, если бы он начал ее расспрашивать, разве в доме была обстановка, располагающая к откровенности?

Значит, она думала, будто он просто не хочет ничего знать о ней, не принимает ее прошлое?

— А тому понадобилось только три дня, чтобы найти ее, и вот, в наказание, он поставил ей отметину.

Так, значит, женщина, которую он привел к себе, была совсем другой, непохожей на ту Жанну, какую он себе придумал. И он тоже, общаясь с ней, говорил на чужом ей языке, потому они и не понимали друг друга.

— Когда она рассказала вам обо всем этом?

— Когда решила, что сын должен жить подле нее.

— А прежде она с ним не виделась?

— Как же не виделась! Каждую неделю, по средам, конечно. Всякий раз ей приходилось брать такси, это влетало в копеечку, но ведь надо же было успеть…

По средам! В те самые часы, которые он посвящал «обходу», как он это называл. Улица Франциска Первого, затем предместье Сент-Оноре, г-н Николе, принимающий свои пилюли против желудочных болей, мраморные стены типографии Биржи, люди в серых халатах, снующие взад и вперед… Для Жанны этот день значил совсем иное. Ей надо было успеть одеться, волнуясь мчаться туда в такси, вовремя вернуться, чтобы к его возвращению быть такой, как всегда.

А ведь не будь все его время, каждый день его жизни, каждый шаг его подчинен этому маниакально точному распорядку, — ведь он и вправду был почти что маньяком, — разве все это было бы возможно? Он непременно вернулся бы как-нибудь раньше и увидел, что ее нет дома и нет в соседних магазинах, где он, вероятно, стал бы ее разыскивать…

Он все еще не мог до конца поверить в это и все искал какие-то возражения:

— Но деньги… Откуда же…

— Вспомнил! Деньги! Да уж, нелегко было ей изворачиваться при вашей скупости.

Это было несправедливо! Он не был скуп, не был крохобором. Ведь он гораздо больше мог зарабатывать, если бы соглашался на такие работы, которые были ему не по душе. В «Искусстве и жизни» ему давно предлагали месячный оклад, и это вполне могло бы избавить его от необходимости брать всякие другие работы, он мог получить прекрасно оплачиваемые должности и в типографии Биржи и еще, по крайней мере, у двух издателей.

Он предпочел свободу. Предпочел проводить дни в тишине своей мастерской, жить неторопливо, немного ленивой жизнью в постоянном общении с Жанной, в небольшом замкнутом мирке их квартиры.

И вот, оказывается, этот мирок существовал только в его воображении, теперь ему говорят о каких-то деньгах, его обвиняют в скупости.

— Но я же давал ей денег…

— Да, вы каждое утро отсчитывали ей на хозяйство ту сумму, которую она у вас просила…

— Да ведь…

Ведь как раз из деликатности, боясь обидеть ее, клал он в ящик своего стола те деньги, которые приносил по средам. Ящик никогда не запирался. Она могла брать оттуда, сколько ей нужно.

Когда в самом начале их совместной жизни он купил ей кое-что из одежды, она была сконфужена, ей это было неприятно.

— Я словно все время что-то у тебя выпрашиваю. Я только усложняю тебе жизнь…

Она всегда приносила ему сдачу, она считала своим долгом давать ему точный отчет в потраченных деньгах.

— Нынче утром я заплатила по счету булочнику, четыреста пятьдесят три франка должна была мяснику…

Не он установил такой порядок. Он лишь подчинился тому, какой завела она, подчинился, чтобы ее не травмировать. Она все боялась, как бы ее не заподозрили в корыстности, и ему казалось, что он понимает, почему. Она покупала для себя самые дешевые вещи, она одевалась скромно, но ведь это было ее желание.

Он сказал ей тогда:

— Я люблю тебя такой, как ты есть, в этом черном платье, с твоей прядкой на щеке и ненакрашенными губами…

Сказал совсем не потому, что косметика напоминала бы ему ее прошлое… Они оба заблуждались в отношении друг друга, искренне заблуждались.

А теперь эта старая дева, никогда не знавшая, что значит любить, приходит сюда словно судья, становится на защиту Жанны и как бы от ее имени обвиняет его в чем-то неблаговидном.

— Ей все время приходилось ловчить. Несколько франков отсюда, несколько франков из счета бакалейщика… А когда Пьеру понадобилось делать операцию аппендицита и класть его в больницу…

Он никогда не слышал об этом и с тоской смотрел на старуху, ожидая, что еще произнесут сейчас эти жестокие, бесцветные губы.