Николас Блейк: Бренна земная плоть

Вот так я реконструировал для себя этот эпизод. И ни один из известных нам фактов не противоречит этой теории. Правда, О'Брайен не мог предвидеть, что в это время как раз выпадет снег, но это лишь благоприятствовало его плану. Однако Кавендиш нашел выход из положения и оставил следы, о которых мы уже знаем. Как бы то ни было, он сделал все, чтобы представить смерть полковника как самоубийство. А сама эта дуэль между живым и мертвым кажется мне весьма захватывающей.

— Таков был план полковника, — продолжал Найджел. — Но он не смог его целиком осуществить. Точнее, смог. Но тут вмешался Киотт-Сломан. Неизвестно, что он видел из происходившего в бараке. И мы, вероятно, так никогда этого и не узнаем. Как бы то ни было, но Кавендиш стал морально сдавать. Практически он уже вел себя как убийца. С той лишь разницей, что казался не только деморализованным, но и чем-то удивленным. И благодаря этому вновь подтверждается моя теория. Кавендиш не мог понять, почему О'Брайен поступил именно так, почему поставил его в такое положение. Он понятия не имел, что О'Брайен и Джек Ламберт — одно и то же лицо. Ничем другим я не могу объяснить смятения Кавендиша.

— Минутку, Найджел! — перебил его сэр Джон. — Ведь если полковник планировал такое, то он, должно быть, рассчитывал и на то, что Кавендиш попытается представить его смерть как самоубийство?

— Об этом я тоже думал. И пришел к выводу, что это можно объяснить четырьмя факторами, которые исключают любой другой вариант. Во-первых, это анонимные письма. Ведь показав нам эти письма, О'Брайен тем самым в первую очередь хотел исключить версию о самоубийстве. Правда, он допустил ошибку, написав эти письма со свойственным ему черным юмором. А в первый день, когда я прибыл в его дом, он мне сказал даже, что именно в таком стиле и написал бы эти письма сам, если бы собирался кого-нибудь убить. Ему надо было писать скорее в духе Эдварда Кавендиша. Во-вторых, он дал мне понять, что, возможно, кое-кто интересуется его изобретениями. Мне с самого начала было неясно, зачем он мне рассказывает эти жуткие истории о тайных агентах и каких-то темных силах, но потом я понял, что виной всему была его неудержимая фантазия. И третье: завещание. О'Брайен сказал мне, что завещание лежит в сейфе, находящемся в бараке. Разумеется, мы заглянули в сейф, и то, что он был пуст, должно было, по предположению полковника, навести нас на мысль, что убийство и было совершено ради того, чтобы выкрасть завещание. Тут он тоже допустил ошибку, заранее отослав свое завещание адвокатам. В этом вопросе он был несколько небрежен, как следует не продумал его. Я сразу задался вопросом о том, как мог убийца открыть сейф. Знал комбинацию цифр? Очень близкий друг, возможно, и мог знать ее, но ни в коем случае не Кавендиш. И четвертым фактором было то, что он пригласил меня в Дауэр-Хауз. Он был убежден, что я достаточно умен, но все же не в такой степени, чтобы поставить все точки над «и».

Приведя в порядок свои мысли, я пришел к твердому убеждению, что знаю правду о смерти полковника. Ибо только моя теория объясняла все факты. Ведь трудно было поверить, что полковник — заранее предупрежденный и вооруженный — мог все же позволить заманить себя в ловушку. После этого я стал выискивать другие детали, подходившие к моей теории. Одной из них оказалась фотография Юдит Файр, стоявшая в бараке. Почему полковник уничтожил ее до того, как в доме появились другие гости? Ответ был один: О'Брайен боялся, как бы ее случайно не опознал один из тех, кто был приглашен в дом. Да и эти нелепые письма… В первый день праздника я посчитал их глупой шуткой, так как все прибывшие вели себя по отношению к полковнику ровно и очень дружелюбно. А я никак не мог себе представить, чтобы убийца, готовящийся через несколько часов нанести удар, мог вести себя так непринужденно. И когда я все это суммировал, то внезапно пришел к выводу, что единственным, кто проявлял какую-то скованность, был сам О'Брайен. Ведь он-то как раз и расставлял в этот момент сети, которые через несколько недель должны были привести Эдварда Кавендиша на виселицу.

— Думаю, что с вызовом психиатра можно повременить, — сказал сэр Джон, немного помолчав. — Удивляюсь силе твоих логических умозаключений, Найджел, и готов поверить, что все оно так и было. Но какую роль сыграл тут Киотт-Сломан? Как и почему убил его О'Брайен?

— По сравнению с другими сложностями этот вопрос кажется мне довольно простым. Киотт-Сломана действительно убил О'Брайен. Ведь только ему было безразлично, когда тот расколет этот орешек. Это была, так сказать, месть из потустороннего мира. Полковник знал, что у Джорджии хранится яд, и ему было нетрудно добраться до него. А убивая Сломана таким способом, он рассчитывал вызвать еще большие подозрения по отношению к Кавендишу. Возможно, он также предполагал, что Сломан шантажировал Кавендиша. По этой причине он и анонимные письма писал на машинке Сломана — ведь Кавендиш был в его заведении завсегдатаем. За обедом полковник убедился, что никто, кроме Сломана, не разгрызает орехи зубами, и поэтому мог быть спокоен, что орех дойдет по назначению.