Сирил Хейр - Трагедия закона

Здесь ее светлость выдала характеристику Уголовному апелляционному суду, которую из уважения к этому почтенному учреждению лучше опустить.

— Они его не знали, а ты знал, вот в чем суть, — добавила ее светлость. — Тебе никогда не приходило в голову, что он надеялся выйти из передряги с наименьшими потерями именно потому, что его судил ты?

— Было бы в высшей степени неподобающе… — начал Барбер.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебила его жена. — И именно по этой причине считаю, что лучше бы ты… Но ты прав: какой смысл махать кулаками после драки. Хеппенстол на свободе, он пытается тебя убить…

— Повторяю, Хильда, нет никаких подтверждений тому, что… — попытался вставить судья, но она продолжила, не обращая внимания на его слова:

— …и мы должны защищать себя всеми возможными средствами до тех пор, пока полиция его не арестует. А теперь я иду спать, и ты тоже. Кстати, ты ведь завтра рассматриваешь дело о клевете, не так ли? Судя по материалам, у защиты здесь нет шансов. Десять против одного, ты обнаружишь, что ответчик таки пытался подкупить суд.

— Склонен согласиться с тобой, дорогая. Спокойной ночи.

Расследование инцидента с конфетами «Бешамель», толчком к которому послужил этот разговор, было проведено энергично, но не дало результата. Никто из непосредственно имевших отношение к нему не смог пролить свет на тайну их появления. Опросили Сэвиджа, Бимиша и Грина — все впустую. Сэвидж, которого вызвали первым, только и мог сообщить, что пакет ему вручил Бимиш. Бимиш укоризненно напомнил ее светлости, что она сама передала ему несколько бандеролей, доставленных с утренней почтой. Он тогда подумал, что это вещи, которые она заказала накануне в Лондоне. Естественно, он, в свою очередь, передал их дворецкому, сообщил он, дав понять, что не дело секретаря королевского судьи заниматься подобными пустяками. Одним из камней преткновения между ним и Хильдой было то, что Хильда воспринимала его как особь, принадлежащую к верхнему разряду отряда домашней прислуги, и он не преминул воспользоваться случаем, чтобы лишний раз уесть ее по этому поводу, надменно отвергнув какую бы то ни было свою причастность к этим конфетам, а тем более ответственность за них. Ему вручили несколько пакетов. Нет, он не может сказать, сколько именно их было. Он постарался освободиться от них как можно скорей, передав по назначению. А теперь, с позволения его светлости, у него масса неотложной работы…

Мрачный Сэвидж продолжил свой рассказ, обиженно сообщив, что он распаковал врученные ему свертки, считая, что делает то, что ему положено, и не увидел никаких причин предполагать, будто со свертками что-то не так. За всю его долгую службу еще никто не заподозрил его… Заверенный в том, что его и теперь ни в чем не подозревают, он поведал, что в распакованных им пакетах, кроме коробки конфет, были две книги из библиотеки, пара перчаток для ее светлости и банка консервированных слив. Он распределил все это по положенным местам: книги отнес в гостиную, перчатки передал горничной, чтобы та убрала их в спальню ее светлости, сливы отправил на кухню, а конфеты — в столовую. Это все, что он имел сообщить, закончил он и смиренно выразил надежду, что подобающим образом исполнил свои обязанности.

Следующую тему поднял Петтигрю.

— Самая важная улика — это упаковка, в которой принесли бандероли, — сказал он. — Где она?

Этого Сэвидж не знал. Он распаковал пакеты в своей кладовке и сразу поспешил помогать одеваться его светлости, поскольку пора было ехать в суд. Убрать мусор должен был Грин. Вероятно, он может сказать.

Грин был из тех слуг с бесстрастным выражением лица, чья молчаливость граничила с немотой. Дереку, который по ассоциации с персонажем романа Дюма «Двадцать лет спустя» давно называл его про себя Гримо, было интересно: неужели даже такая чрезвычайная ситуация не заставит его произнести более двух слов подряд? Допрос Грина и впрямь напоминал скорее рождественскую шараду, в которой игрок имеет право отвечать на все вопросы только «да» или «нет». Тем не менее мало-помалу из него все же удалось вытянуть, что он выбросил почти всю оберточную бумагу, за исключением той, в которую были завернуты конфеты, — ее он использовал, чтобы разжечь потухший камин в комнате маршала, а как она выглядела; он не помнит, но ему кажется, что бумага была тонкой и коричневой. Была ли на ней наклейка или нет, был ли адрес написан от руки или напечатан на машинке, он тоже не помнил. Вот и вся «улика».