Сирил Хейр - Трагедия закона. Простым канцелярским шилом

— Да, и кроме того, ему также очень хотелось вернуть себе те пятьсот фунтов, которые он так и не успел получить, — заметил он и, чуть помолчав, добавил: — Кстати, а мисс Браун уже знает о его аресте?

— Нет, сэр, — с готовностью ответил Джеллаби.

— Боюсь, это станет для нее тяжелым ударом.

Петигрю вдруг обратил внимание, что Маллет как-то странно на него смотрит.

— Тяжелым ударом — это слишком мягко сказано, мистер Петигрю, — сказал он. — Мне кажется, лучше всего было бы, если бы об этом ей сообщили лично вы. Вам наверняка повезет больше.

— Черт побери ваше нахальство! — выразительно произнес Петигрю и, встав со стула, быстро вышел из здания полицейского участка.

Когда Петигрю вошел в свой кабинет в управлении, первое, что неприятно бросилось ему в глаза, — это до боли знакомые кипы новых ждущих немедленного рассмотрения бумаг — их было три или четыре — на его письменном столе. Не говоря уж о куче аккуратно напечатанных записок, в которых мисс Браун сообщала ему о звонках от различных людей, желавших срочно переговорить с ним, как только он вернется из командировки. Положенная отдельно записка, предусмотрительно напечатанная жирным красным шрифтом, извещала его, что с ним как можно скорее хочет встретиться сам старший инспектор, чтобы обсудить важный, совершенно не терпящий отлагательства вопрос. Петигрю отодвинул все это в сторону и сел за стол, положив подбородок на руки и тупо уставившись на противоположную стену. Так он неподвижно сидел в течение целых десяти минут.

Любой, кому довелось бы его тогда увидеть, без колебаний сказал бы, что он просто глубоко задумался, хотя на самом деле все это время его мозг не был занят ничем особенным. Вообще ничем особенным, как при любых других обычных обстоятельствах его жизни. Более того, сейчас ему казалось, что, не сумев вовремя решить поставленную перед ним проблему, его мозг будто нарочно объявил забастовку. Петигрю всегда гордился своей способностью к честному и, если потребуется, безжалостному самоанализу. И вот теперь, когда его мозг не сумел проявить себя в должной мере, он никак не мог заставить себя проанализировать чувства, которые не давали ему покоя в глубине его сознания. Бередить их было бы слишком болезненно и весьма неприятно, поэтому сейчас ему куда легче было просто сидеть, бесцельно глазея на голую стену своего кабинета, и ни о чем не думать.

Наконец он резко выпрямился, откинулся на спинку стула. Широко зевнув, бросил взгляд на часы, с удивлением увидел, что уже довольно поздно, затем торопливо, будто испугавшись, что может передумать, нажал на кнопку электрического звонка на своем столе.

— Наверное, лучше скорее покончить с этим и забыть, — пробормотал он.

В кабинет вошла мисс Браун, вежливо поздоровалась, как всегда, села на привычное место по другую сторону стола, достала блокнот для стенографических записей и остро отточенный карандаш. А ведь это мог быть самый обычный рабочий день, подумалось Петигрю с невольным сожалением о тех далеких беззаботных днях, когда он был еще новичком в Марсет-Бей. Она выглядела привычно аккуратной, собранной и, во всяком случае, не более бледной, чем тогда, когда он уезжал в Истбери.

— Можете отложить свой блокнот и карандаш, мисс Браун, — начал он тоном, прозвучавшим намного строже, чем предполагалось. — Боюсь, у меня для вас не совсем приятные новости.

Она бросила на него быстрый взгляд, и снова, как тогда, ее поразительные глаза, казалось, полностью изменили лицо.

— Для меня? — недоверчиво спросила она.

— Да. Дело в том, что не далее как сегодня утром ваш… э-э… мистер Филипс был арестован.

Ее самообладание просто великолепно, подумал Петигрю, потому что, кроме резкого глубокого вдоха, она никак не проявила свои чувства.

— Его арестовали за убийство мисс Дэнвил.

— Да. Конечно же. За что же еще, — произнесла она спокойно, почти шепотом, и отвела от Петигрю свои необычайные глаза, и ему стало ясно, что она разговаривает не столько с ним, сколько сама с собой.

— Боюсь, для вас это будет потрясением, — немного выждав, продолжил он.

В целом мисс Браун восприняла его сообщение весьма сдержанно, за что он был искренне ей признателен. Петигрю уже пришлось испытать на себе столько женских всплесков в Марсет-Бей, что их хватило бы ему на всю оставшуюся жизнь. И в то же время в глубине души он испытывал смутное чувство разочарования. Должна же она проявить хоть какие-то эмоции! Иначе все выглядит слишком неестественно! Он был готов к чему угодно, только не к этому чуть ли не олимпийскому спокойствию! Где-то в глубине его рассудка вдруг всплыло одно театральное выражение, которое ему когда-то случайно довелось услышать: «Сцена прошла на удивление гладко».