Жорж Сименон - Переезд

– Кто? Уолтер?

– Так его зовут Уолтером? Уолтер, а как дальше?

– Этого я у него не спрашивал.

– Он француз?

– Вероятно. Во всяком случае, по-французски говорит не хуже меня. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Я видела его лишь сверху, но мне показалось, что он похож на иностранца.

– В лицее есть ребята с такими же черными волосами, как и у него.

– Он приятный?

– Он покупает любые пластинки, какие захочет. Приглашал меня приходить к нему слушать музыку, когда у меня появится желание.

– И ты пойдешь?

– А почему бы мне не пойти?

– Он не говорил тебе, чем занимается его отец?

– Меня это не интересует.

Эмиль тоже частенько задавал ему этот вопрос. Ален гулял с товарищами, ходил к ним в гости, иногда ел у них, и Эмилю хотелось бы знать, в какой атмосфере те живут.

– Какая профессия у его отца?

Тут его сын весь как бы напрягался, по-своему понимая этот вопрос. Он, должно быть, приписывал Жовису некоторый снобизм или желание видеть Алена общающимся лишь с «порядочными» людьми.

А может, в этот самый момент в соседней квартире расспрашивали Уолтера?

– На какой день ты его пригласил?

– Когда ему захочется. Он любит ту же музыку, что и я, но у, него почти нет пластинок.

– Он сказал тебе, чем занимается его отец?

Ален ушел к себе в комнату, Бланш – на кухню, а Эмиль рухнул в кресло и пододвинул к себе иллюстрированный журнал.

Он был счастлив... Его отец был счастлив... Его жена была счастлива... А Ален?

Наверное, он тоже. Ему бы следовало им быть...

– Если только твоя совесть чиста...

И еще:

– Когда человек со всем старанием выполняет свою работу...

Он свою выполнял. До конца. Вплоть до мельчайших деталей. В эту самую минуту он даже шагал той же поступью, как когда-то его отец (справа от него шла Бланш, слева, чуть сзади, – сын), той походкой, что появлялась у него в воскресные дни, с уверенным и вдохновенным видом, какой бывает у святош, ходящих к причастию.

В тридцать пять лет Бланш уже не вызывала желания, если она вообще когда-либо его вызывала. Сохранилась ли в ней сексуальность? В пятьдесят лет она превратится в старуху, а в шестьдесят у нее будут толстая талия, грузные деформированные ноги, как у большинства тех женщин, которые ходили за покупками на улице ФранБуржуа в шлепанцах из-за того, что не могли уже надеть туфли.

Он был счастлив... Они все были счастливы... Так должно было быть или же тогда нет никакой справедливости на свете...

Они шагали по поселку вдоль бетонных коробок, откуда на них бросали взгляды, наблюдая за ними, как наблюдают за каким-нибудь копошащимся в траве насекомым.

Они дышали воздухом. Они осматривали свое новое жизненное пространство. Неужели это было занятием столь тягостным и отвратительным?

Что они делали в остальные воскресенья? Раз в две недели они отправлялись в Кремлей, брали с собой к полднику торт, – его отец любил торты, особенно с черникой.

Говорили они мало, и некоторые фразы оставались без ответа. Отец стал туг на ухо. Приходилось почти кричать. Они не решались поглядывать на часы с медным маятником. Что касается сада, то он со временем как-то съежился и листва покрылась пылью.

Они были счастливы.

В остальные воскресенья машина увозила их за пятьдесят-сто километров от Парижа, вклиниваясь в вереницу автомобилей, в которых сидели надувшиеся или терзавшиеся нетерпением дети.

– Когда же мы приедем?

– А рыбу можно будет половить?

Ален уже вышел из возраста подобных вопросов и ограничивался тем, что, насупившись, забивался в угол машины. Они выискивали квадрат травы для пикника или же заходили в какой-нибудь небольшой ресторанчик на второстепенной дороге.

– Сколько уже, по-твоему, тут жителей?

Он вздрагивает, повторяет про себя вопрос, который ему только что задала Бланш.

– Не знаю. Может, тысячи полторы? Две?

– Они собираются строить и дальше?

– Пока речь идет о десяти новых домах. Да, кстати!

Вот здесь будет бассейн.

Бланш не умела плавать. Да и сам он плавал плохо.

В пору его детства у хорошего ученика почти не оставалось времени для занятий спортом. А Эмиль обязан был быть хорошим учеником.

Затем – хорошим служащим, хорошим мужем, хорошим отцом семейства, хорошим водителем. Его ни разу не оштрафовали!

Неужели все это зря?

– Если только совесть твоя чиста...

Была ли чиста совесть у его соседа или же ему было на это наплевать? Может, у него и вовсе не было совести?

Бланш восхищается, потому что полагается Восхищаться. А также еще, чтобы сделать ему приятно, поскольку он в некотором смысле был ответствен за их переселение.