Ефим Друц: Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— запел он балладу Кнута.

Раджо передал гитару за спину себе, там кто-то взял ее.

— Зовите пхури, ромалэ. Я прошу.

Когда опять появился Михай? Видно, вошел незаметно. Сказал в тишине:

— Бэнг здесь был, ромалэ. У Раджо взял здоровенный кусок души. Ему надо. А ты ему, морэ, не поддавайся. Ты сильный ром, захочешь, так справишься.

— Зовите пхури, ромалэ, — твердил свое Раджо.

— Ну, жди, коль приспичило.

Раджо встал и пошел, как слепой, в дальний угол. Зашарил по стенке руками.

— Что ты, морэ? — забеспокоился старый Михай. — Да помогите ему, уведите!

Никто не тронулся с места.

— Чего тебе еще? — спросил Раджо стенку. — Мало тебе, проклятая?

И опять, будто кто-то врубил реостат, лампы под потолком затлели, потухли, опять появился белеющий призрак и зазвучал механический голос:

— Кто еще хочет знать судьбу? Знать, напугались? Не бойтесь.

— Уходи, — сказал старый Михай, — мы никому не делаем злого. И ты не держи на нас зла.

Раджо стоял перед призраком-тенью.

— Ты сестра Бэнга? — спросил он с внезапным вызовом.

Ему показалось, женщина улыбается.

— На что тебе знать? — сказала она. — Я судьба. Ты хотел меня видеть. Смотри. Вы все хотели. Смотрите. Куда вы денетесь, ромалэ? Все вы мои. Но знание — тяжко. Не всякий вынесет правду.

Край вышел из ступора, встал, шагнул к выключателю, но женщина подняла прозрачную ладонь, и он замер. Она сказала ему, будто нехотя:

— Скоро умрешь, цыган.

Край выхватил пистолет и высадил в призрак обойму. Пиковая Дама смеялась.

— Я не могу умереть, — сказала она. — Ты, дурак, ничего не понял.

Край поднял руку перекреститься — лампы опять засветились.

— Что это было, ромалэ? — спросил Край. — Все ее видели?

Но цыгане потрясенно молчали.

Раджо вернулся на место трезвый и посеревший. Чуб его сник, лоб был в капельках пота. Уселся и Край. Но не хотелось ни пить, ни петь.

Появилась старая пхури. Из складок юбки достала стеклянный шар размером с теннисный мячик и положила на край стола, отодвинув темной ладонью тарелки. Склонилась, забормотала:

— Великие духи земли и неба, избавьте нас от всего, что пугает цыган в земной жизни. Мы грешны, глубин не знаем, на высоте не бываем. Судьбы наши закрыты от нас, за что нас наказывать?

Гадалка дунула — шарик засветился и медленно завращался у ее губ.

— Не тревожьте судьбу, ромалэ, она не прощает любопытства. Дэвла дал нам способность угадывать будущее, проникая во времена. Но мы от века платим за это. Дорого это стоит.

— Предки наши, — сказал Раджо, — и в самом деле, видать, пытали Пиковую Даму. А нам не положено?

— Э, золотой мой, знай свои корни, но еще надо понять их. Смотри на гадже: они много знают, да мало что поняли. Знания не избавили их от страданий и горя. Слушай меня, красивый. — Старуха взяла руку Раджо и повернула ладонью вверх. Глаза ее распахнулись.

— Что видишь, пхури? — спросил он.

— Вижу, что не городской ты цыган. Ты кочевой человек, и, жил бы, как предки, весь мир был бы твой, и душа бы светилась. Много ты бед натворил против воли своей.

— Знать, судьба вела меня, пхури. Не сам я. Судьба довела в Москву. И здесь кочую из хаты в хату. В розыске я.

— Слушайте, морэ, что расскажу, — приосанилась пхури. — Слушайте да мотайте на ус. — Она помолчала, требуя тишины. — Римляне решили распять Иисуса. Двоим солдатам дано было восемьдесят монет и послали их за гвоздями. Надо было четыре длинных гвоздя — приколотить Иисусу руки и ноги. Солдаты пропили в кабаке половину денег, хватились — а уже полдень. К заходу солнца им приказано было принести гвозди. Ну, они бросились к кузнецу: «Быстро давай четыре гвоздя на распятие. Иисуса-преступника будем казнить». Кузнец был еврей, знал Иисуса. Сказал: «Для Иисуса гвоздей не стану ковать». Солдаты ему показали сорок монет и заорали: «Именем императора, старый хрыч!» Старик ответил: «Не будет гвоздей». Солдаты зажгли ему бороду и прокололи его своими длинными пиками, а он смотрел им в глаза и не плакал. Пришли солдаты к другому кузнецу. Их в Иерусалиме было много — целая слобода. Приказали отковать за сорок монет четыре толстых гвоздя. Тот ответил: «За сорок монет могу сделать штук пять небольших гвоздей. У меня жена, дети, нельзя мне в убыток работать». «Еврей, — зарычали солдаты, — заткнись и делай, что говорят. А то и этого не получишь». Ну, он испугался, стал к горну. Солдаты торопят: «Давай-давай, Иисуса распнем на рассвете». Услышав это, еврей воздел руки, в ужасе замер. И в тишине услышал голос соседа, убитого солдатами: «Ария, бросай клещи и молот. Гвозди куешь для казни Невинного». Голос был тихий, как дуновение. Ария бросил молот: «Не буду!» Слышали и солдаты этот голос. Узнали его. Но были пьяны и злы. А пьяный солдат — это бык без рогов. Наставили свои пики: «Именем императора!» Еврей на колени упал: «Не могу я гвозди ковать для смерти Иисуса. Меня Бог накажет». — «Ах, так?..» И его закололи. Солнце уже опустилось, солдаты бросились к третьему мастеру. То был сириец. Ворвались к нему, а пики в крови. Он увидел кровь и начал работу, ни слова не говоря. Но как только он отковал первый гвоздь, послышались голоса убитых. Он бросил все и отпрянул от наковальни. Солдаты прикончили и сирийца. Скажу вам, ромалэ, вот что: солдаты уже трезвели. Если б не пропили половину денег, они бы вернулись в свой лагерь, сказали бы там о голосах мертвецов. Это считалось дурным предзнаменованием… И продлилась бы земная жизнь Иисуса. Но без монет и гвоздей они побоялись идти назад. Солнце уже за гору зашло. Солдаты нашли цыгана за воротами Иерусалима. Он только что раскинул шатер и кузню устроил… Монеты цыган положил в карман, лишь после того раздул горн. Вот первый гвоздь отковал, остудил, вот второй, вот и третий готов, взялся за четвертый. Один солдат говорит: «Спасибо, цыган, теперь есть гвозди Иисуса распять…» И тут же пришли с ветерком дрожащие голоса убитых: «Останови работу, человек…» И стало совсем темно. Солдаты схватили готовые гвозди и в ужасе убежали. Цыган удивился, но дело кончил: монеты в кармане… Он бросил четвертый гвоздь в воду. Однако вода испарилась, а гвоздь и не потемнел. Он пылал, как кровавый. Цыган лил и лил воду, она испарялась. Вспомнил цыган загробные голоса, понял, что дело нечисто. Гвоздь освещал все вокруг; цыган кое-как собрался, подался в пустыню. В полночь сделал привал в камнях у колодца. Только раскинул шатер, а у ног его — гвоздь, брошенный возле иерусалимских ворот. Гвоздь пылал, как только что из огня. Цыган до утра поливал его из колодца, да все было зря. Засыпал песком, песок сплавился, гвоздь остудиться не хочет. Цыган — бежать, гвоздь за ним. Добрел цыган до кочевых арабских шатров. Не спит, не ест, все думает, как бы отделаться от гвоздя. Идет араб, говорит: «Почини колесо!» Цыган клещами взял гвоздь и засадил его в то колесо. Потом снова отправился в путь, не смея оглядываться. Долго ли, коротко ли, добрался в Дамаск. Обосновался на время там. Совсем было успокоился. Но принесли ему саблю, чтоб починить рукоятку. И рукоять налилась алым светом, в ней был этот гвоздь… Потомки цыгана, который выковал гвозди на крест Иисуса, с тех пор не живут на месте. Спасаются от наваждения. А Иисуса римляне, всем известно, прибили тремя гвоздями: обе ноги пригвоздили одним.