Жорж Сименон - Ранчо “Кобыла потерялась”

Он чуть было не спросил, и, наверное, это прозвучало бы естественно:

«В каком году нам провели электричество? «

Он предпочел не задавать этого вопроса, считая, что фраза будет слишком банальна после той, что была произнесена его сестрой. Тем не менее он стал отыскивать эту дату в памяти, а это доказывало, что он не потерял своего естественного спокойствия. Это произошло как раз после отъезда другого, между 1925-м и 1930 годом, тогда рядом с ранчо протянули линию передач тока высокой частоты, и у Джона были сложности с трансформатором, в частности, он вспомнил, что несколько раз ему пришлось из-за этого ездить в Феникс.

Так что лампы, освещавшие комнату, в каком-то смысле не были никак «запачканы» — они появились уже после Энди. Джон с симпатией взглянул на них, потом, как это уже было утром, но с большим равнодушием, остановил взгляд на каминных чашках. Матильда должна была удивляться, видя его в таком состоянии. Обед прошел в мирном спокойствии, что заставляло думать о тягостных летних днях. Потом, пока сестра и Пиа мыли посуду, он отправился к себе в комнату за трубкой, которую изредка курил, устроился в своем кресле и принялся читать тусонскую газету. Как только служанка ушла спать и Матильда уселась у себя в уголке — у каждого был свой уголок и у другого когда-то тоже, — он положил газету на столик, выпустил клуб дыма и произнес самым естественным образом:

— Рассказывай.

— Да нечего рассказывать. Он приехал. Хотел тебя видеть…

Поначалу особенно между фразами были длинные паузы: Кэли попыхивал трубкой, а Матильда пересчитывала петли вязания, шевеля губами, как в церкви.

— Как он приехал?

— На машине, как же еще.

— Где ты была?

— Кормила кур. Из-за конюшни не увидишь, кто приехал. Я услышала машину и решила, что ты вернулся.

— В каком это было часу?

— Около четырех.

— Когда машина остановилась, ты пошла посмотреть?

— Не сразу. У меня в фартуке еще было несколько горсток кукурузы.

Он начал понемногу терять терпение. Можно было подумать, он начинает сердиться на Матильду, что та не торопится.

— А потом?

— Я подошла. Со склона увидела большую, незнакомую мне машину с шофером на переднем сиденье.

— Какого цвета? Ему хотелось знать все.

— Машина? Черная, наверное. Во всяком случае, темная, очень красивая…

— Ну и?

— Я увидела, что кто-то просунул голову в дверь общей гостиной…

Черт возьми! Энди Спенсер знал их привычки, и, если Никого не было, он мог знать и где взять ключ — в выступе стены около окна.

Еще одна неслыханная подробность. Все было сделано, чтобы изгнать малейшее воспоминание о проклятом. Можно сказать, из дома изгнали дьявола, но сохранили знакомое ему место, куда прятали ключ.

Матильда волновалась больше Джона. Грудь ее то и дело вздымалась. Она спрашивала себя, не было ли спокойствие брата притворным и не взорвется ли он с минуты на минуту, она следила за ним из-за своего рукоделия, лишь изредка роняя фразы.

— Ты узнала его?

— Не сразу…

— Из-за чего?

Это был настоящий допрос, который он вел все более и более резко.

— Не знаю. Я не думала о нем. На нем был красивый костюм из тонкого полотна, и первой моей мыслью было, что это какой-нибудь мексиканец или испанец. Я видела только его спину. Наверное, он разговаривал с Пиа.

Потом что-то в его фигуре поразило меня.

— Что?

— Не знаю… Что-то знакомое, чего я не могла определить, и тогда я сразу узнала, что это он.

— Ты его не видела почти сорок лет.

— Да…

— Тем не менее ты еще можешь узнать его со спины…

— Я узнала его, не узнавая… Не нужно нападать на меня, Джон. Ты забываешь, что я теперь старая женщина.

— Все мы старые. А он разве не старый?

Почему она не сразу ответила?

— Конечно…

— Он выглядит старше меня?

Ей захотелось сразу же ответить «да», чтобы доставить ему удовольствие, но она не смогла этого сделать. Ей понадобилось сделать над собой усилие и время, чтобы подыскать слова.

— Ясно, что он очень постарел… Ты, Джон, остался таким же…

— Он обернулся на твои шаги и узнал тебя?

— Да. В конце концов, даже если бы он меня не узнал, он понял бы, что это я. Он снял шляпу…

— Какую шляпу?

— Панаму… Он одевается теперь совсем не так, как прежде… Он одевается по-городскому и даже, скорее, как люди, которые приезжают из Лос-Анджелеса или Чикаго.

— Что он сказал?

— Он сказал мне: «Здравствуй». Не помню, «мадам» или «Матильда»…

Сначала она не хотела говорить правды, по крайней мере ей хотелось рассказать эту историю так, как хотелось бы ее услышать брату. Но это было сильнее ее, лгать она не умела, и она говорила правду, краснея, как будто лгала.