Питер Свонсон - Убить лучше по-доброму

– Того парня из колледжа, с которым вы обе встречались?

– Ах его, – сказала она и чуть заметно покраснела. Она замешкалась, затем сказала:

– Эрик Вошберн, но он… он умер.

– Правда? – сказал я. – Как это произошло?

– Сразу после колледжа. Он погиб от анафилактического шока. У него была аллергия на орехи.

– Ясно, – сказал я, не зная, что добавить. – Очень жаль.

– Ничего, – произнесла она. – Это было давно.

Я уехал. По дороге обратно в Бостон гряда облаков нависла надо мной, заслонив солнце. Вечер только начался, но казалось, что скоро стемнеет. Я обдумывал разговор с Лили. Я верил почти всему, что она сказала, но все же оставалось такое чувство, что меня обманули. Я знал, что кое-чего она не договаривает, как и в прошлый раз. Но почему? И почему Лили запнулась, когда я спросил имя ее парня из колледжа? Как будто не хотела говорить. Она сказала, что это давняя история, но это не совсем так. Ей около тридцати. Эрик Вошберн . Я произнес имя вслух, чтобы запомнить.

Через неделю после второй встречи с детективом Кимбеллом я приехала в Конкорд. Каждый вечер по местным новостям я следила за расследованием убийства Северсонов, хотя никаких подвижек в деле не было. И я знала, что не будет. Брэда Даггета не нашли. Мне было приятно осознавать, что я единственный человек на свете, который знает, где Брэд – и что ему уже никогда не пить коктейль с ромом на Карибах. Он потихоньку гниет на заброшенном лугу. Я знала это, как и птицы и звери, которые сновали мимо него. Они чуяли его запах и, возможно, думали, что сдох какой-нибудь крупный зверь, но затем возвращались к своим делам.

Было первое воскресенье после перевода часов на зимнее время. Утро выдалось прохладным, на рассвете за окном ревел ветер со снегом, но к полудню он стих, низкое, тревожное небо заволокли белые, как мел, облака. Я ехала проселочной дорогой, не спеша, слушала классику по радио. В Конкорд я приехала ближе к вечеру и припарковалась на Мейн-стрит. На тротуарах толпился народ: люди стояли в очереди у популярных ресторанов и кафе; женщина средних лет в спортивном костюме вышла из ювелирного магазина. Не спеша, я прогулялась до Монюмент-Сквеа, перейдя широкий перекресток, ведущий к кладбищу «Олд-Хилл». Я протиснулась между надгробьями и по крутой тропинке стала подниматься на вершину холма. На кладбище было безлюдно.

Я прошла мимо скамьи, где сидела с Тедом Северсоном последний раз, когда мы виделись, всего месяц назад, и взглянула на крыши города. С прошлого раза деревья на холме сбросили все листья до единого, и видно было все – до того места, где я припарковалась. Я постояла немного в своей ярко-зеленой куртке, наслаждаясь одиночеством и леденящим ветром Новой Англии; словно сам Господь Бог, я смотрела на суетящихся внизу людей, спешащих по своим делам в этот воскресный день, который продлится на час дольше. Я взглянула на место, где мы с Тедом целовались, и постаралась вспомнить свои ощущения. Его удивительно нежные губы, большие сильные руки, скользнувшие по моему свитеру. Минут через пять я перевела взгляд на гребень холма с его редкими рядами каменных могил. Ветер подхватил мертвые листья и соорудил из них кучи за несколькими надгробьями. Я медленно спустилась по дорожке, мощеной каменными плитами, выбрала наугад могилу, притаившуюся под покосившимся обнаженным деревом, и опустилась на колени перед ней. На надгробье значилось имя – Элизабет Минот, умерла в 1790 году в возрасте 45 лет. Она «приняла медленную, мучительную смерть со смирением и радостью». На верхушке надгробия был изображен череп с крыльями и словами «Помни о смерти». Я склонилась, рассматривая надгробие и представляя, какой была короткая, тяжелая жизнь Элизабет Минот. Хотя какая теперь разница. Она умерла, как и все, кто ее знал. Может, муж задушил ее подушкой, чтобы положить конец ее мучениям. Или своим. Но его тоже давно нет. Их дети умерли, и внуки умерли. Мой отец говорил: каждые сто лет обновляется все население планеты. Не знаю, почему он так говорил и какой смысл вкладывал в эти слова, – думаю, примерно такой же, как «Помни о смерти» – но я знала, что они означают для меня.

Я вспомнила тех, кого убила. Художника Чета, чью фамилию я так и не узнала. Эрика Вошберна, который умер, так и не начав толком жить. И бедного Брэда Даггета, который подписал себе смертный приговор в тот день, когда положил глаз на Миранду Фейт Северсон. Боль кольнула в сердце; непривычное чувство, хотя знакомое. Я не сожалела о содеянном, чувство вины не терзало меня. Честно. У меня были причины – веские причины – убить их. Нет, боль, кольнувшая меня в сердце, напомнила об одиночестве. О том, что во всем мире нет ни одного человека, которому известно то, что известно мне.