Колин Декстер: Безмолвный мир Николаса Квина

— Дело ведь не только в телефоне, не так ли, господин декан? Возьмём заседания — за год их набирается не один десяток. Заседания вроде сегодняшнего, например. Предположим, возникнет спор с коллегой, что сидит по ту сторону стола через три-четыре человека… — Бартлет распалился и приводил доводы без запинки. Он был в своей стихии, он это знал. В такие моменты он и сам становился немножко глухим.

— Но разве так уж сложно рассадить участников собрания таким образом, чтобы…

— Несложно, — огрызнулся Бартлет. — Несложно также наладить миниатюрную систему наушников, микрофонов и Бог знает чего ещё. В конце концов, мы можем даже выучить азбуку глухих!

Становилось всё более очевидным, что Бартлет и Руп питают друг к другу стойкую личную неприязнь, и лишь немногие из старых членов синдиката могли понять её природу. Бартлет слыл человеком удивительно ровного темперамента. Между тем он продолжал:

— Все читали заключение врачей. Все видели аудиограмму. Квин очень плохо слышит. Очень, и это факт.

— Однако мне показалось, что он способен прекрасно слышать, разве нет? — тихо проговорил Руп, и если бы Квин собственной персоной присутствовал здесь, он почти наверняка не расслышал бы этих слов.

Однако комиссия расслышала, и стало совершенно ясно, что у Рупа имеется довод. Сильный довод.

Декан обратился к секретарю:

— М-м. Знаете, это удивительно, но, кажется, он и правда слышит неплохо, а?

Завязалась хаотичная дискуссия, постепенно уходившая всё дальше и дальше от вопроса, решение по которому по-прежнему необходимо было принять.

Миссис Сет, председатель комиссии по науке, думала об отце… Её отец скоротечно оглох на исходе пятого десятка, когда она ещё училась в школе. Его уволили с работы. Выходное пособие и скудная пенсия по инвалидности от фирмы — о, да, они старались быть справедливыми и сострадательными. Но у него сохранился такой ясный ум, а он больше так и не работал. Доверие было безвозвратно подорвано. Он мог ещё сделать очень много и куда более эффективно, чем добрая половина бездельников, праздно протиравших кресла в офисе. Думая об отце, она и печалилась и негодовала…

Вдруг миссис Сет поняла, что голосование уже началось. Пять рук почти без промедления поднялось за Филдинга, и она, как и секретарь, подумала, что он, вероятно, лучший в списке. Она тоже отдаст за него свой голос. Но по какой-то странной причине рука её осталась лежать на листе промокательной бумаги.

— А теперь за Квина, пожалуйста.

Руку подняли трое, включая Рупа; потом поднялась четвёртая рука. Декан начал считать слева направо:

— Раз, два, три… четыре… — Поднялась ещё одна рука, и декан начал снова: — Раз, два, три, четыре, пять. Похоже…

И тут драматически медленно за Квина проголосовала миссис Сет.

— Шесть… Что ж, вы сделали ваш выбор, дамы и господа. Назначение получает Квин. Разрыв минимален: шесть против пяти. Но как уж есть, — Декан вымученно повернулся налево, — Секретарь, вы довольны?

— Лучше сказать, что каждый остался при своём мнении, господин декан, и мнение комиссии не совпадает с моим.

Но, как вы сказали, выбор сделан, и мой долг принять этот выбор.

Руп опять опрокинулся на спинку кресла, неопределённо глядя в потолок. Изо рта у него по-прежнему торчал жёлтый карандаш. Может быть, внутренне он торжествовал свою небольшую победу, но лицо его оставалось бесстрастным — почти отрешённым.

Через десять минут декан и секретарь спускались по лестнице, что вела на нижний этаж. Они направлялись в кабинет Бартлета.

— Вы действительно считаете, что мы совершили крупную ошибку, Том?

Бартлет остановился и посмотрел на высокого седовласого теолога.

— О да, Феликс. Можете в этом не сомневаться.

Руп, спустившийся следом, протиснулся между ними и выдавил невнятное:

— Всего хорошего…

— Э-э… доброй ночи, — промолвил декан, но Бартлет остался мрачно молчалив.

Он посмотрел вслед Рупу, медленно преодолел несколько оставшихся ступенек и вошёл в свой кабинет.

Над дверью кабинета была установлена двухцветная лампа вроде тех, что можно было увидеть в больницах. Свет включался от двух кнопок, вмонтированных в письменный стол Бартлета. От первой кнопки загорался красный цвет, означавший, что Бартлет имеет с кем-то беседу и не хочет, чтобы его беспокоили (его и не беспокоили); от второй кнопки зажигался зелёный свет, разрешавший постучаться и войти. Если кнопки не были нажаты, свет не горел вовсе, из чего следовало сделать вывод, что кабинет пуст. Со времени назначения на секретарство Бартлет твёрдо установил: если кто-нибудь пожелает обсудить с ним важный вопрос, он (то есть Бартлет) обязан любезно обеспечить невмешательство со стороны и конфиденциальность беседы. И его штат весьма ценил и почти неизменно соблюдал это соглашение. Лишь в редких случаях на это правило посягали, и тогда Бартлет проявлял совершенно нехарактерный для него гнев.