Колин Декстер: Драгоценность, которая была нашей

— Вы только подумайте, Морс! Оставаться в этом доме… с окровавленным телом… в её спальне… в прихожей… ну, где-то там, я не знаю. Я бы не смог. А вы? Я бы просто с ума сошёл.

— Она просто не могла простить ему…

— Всё равно я бы сошёл с ума.

— Она таки покончила с собой, сэр, — медленно произнёс Морс, возможно, только сейчас начиная заглядывать в бездну отчаяния Марион.

— Да, покончила, Морс! Покончила!

Стрейндж снова посмотрел на часы и, вскинув голову с тяжёлым подбородком, поинтересовался:

— А что вас вывело на них? На Олдричей?

— Наверное, я должен был додуматься до этого гораздо раньше. Особенно после первых показаний Олдрича. Это относительно выдуманной им поездки в Лондон. Он написал их не задумываясь, на трёх страницах только три вычёркивания. Ах, если бы я обратил внимание на то, что он вычеркнул, вместо того, чтобы читать то, что осталось! Он писал, нервничая, страшно напрягаясь, и, если мне не изменяет память, вычеркнул вещи, вроде «мы могли бы сделать что-нибудь» и «наш телефонный номер». Он боялся, что может выдать себя, потому что писал, как женатый человек… Он и был женатый человек… Имелась и ещё зацепка. Он даже написал имя дочери — Пиппа, что, как вам, сэр, известно, сокращённое от Филиппы.

Стрейндж встал и натянул на себя тёплое зимнее пальто.

— Очень, очень неплохо поработала голова, Морс.

— Спасибо, сэр!

— Да я не о вас говорю! Я об этой Роско. Очень способная маленькая леди! Вы знаете, очень многие из них были маленькими — великие люди: Александр, Август, Аттила, Нельсон, Наполеон…

— Мне говорили, Брюкнер был очень небольшого роста, сэр.

— Кто?

Оба широко улыбнулись друг другу, и Стрейндж шагнул к двери.

— Ещё несколько деталей, Морс. Каким образом Джанет Роско избавилась от сумочки?

— Говорит, что повернула за угол, на Корнмаркет, и зашла в галантерейный магазин, а там сунула её в кучу выставленных на продажу сумок.

— А как с орудием убийства? Вы говорили, что не нашли его?

— Пока нет. Понимаете, она дошла до Радклиффской клиники, это так она показывает, и увидела объявление об амнистии — относительно того, что вы взяли и должны были вернуть: «Амнистия. Не задаём никаких вопросов». Она взяла и просто отдала палку.

— Так чего же вы её не забрали оттуда?

— Сержант Льюис ходил туда, сэр. Но в физиотерапевтическом отделении семьдесят одна палка.

— Ого!

— Хотите провести экспертизу палок?

— Выбросить деньги на ветер.

— То же сказал и сержант Льюис.

— Отличный работник Льюис!

— Прекрасный работник!

— Хотя и не так умён, как мадам Роско.

— Умнее не так просто найти, сэр.

— Вот бы такую нам в полицию.

— Ничего не выйдет, сэр. Вчера был медосмотр. Ей не осталось и двух недель.

— Любой врач, который говорит тебе, когда ты умрёшь, просто дурак!

— Только не этот, — тихо и с грустью проговорил Морс.

— Думаешь, что сумеешь заполучить эту драгоценность назад?

— Надеюсь, сэр. А вот они её не получат, так ведь?

— Повтори-ка ещё раз?

— Драгоценность, которая была их. Они никогда не получат её назад, согласны?

Показалось ли это Морсу? Секунду-другую ему почудилось, что на глазах Стрейнджа блеснула слеза. Но утверждать, что это было именно так, он не смог бы, потому что Стрейндж вдруг уставился на потёртый коврик у дверей, а потом отправился на ленч с главным констеблем.

Через неделю после встречи со Стрейнджем Морс вошёл в автобус, ходящий по маршруту северный Оксфорд — Корн-маркет. Он сумел выкроить два дня отпуска, перечитал «Холодный дом» [19] Роман Чарльза Диккенса. , ещё раз прослушал (дважды) «Парсифаля» [20] Опера Рихарда Вагнера. и (хотя ни за что на свете в этом не признался бы) немного заскучал.

Но скучать в тот день он не собирался!

Прощаясь с Шейлой Уильямс на прошлой неделе, он предложил встретиться ещё раз. Он (как Морс заверил её) человек цивилизованный, и для обоих будет приятно увидеться снова в самом ближайшем будущем, возможно, пообедать вместе, возможно, в греческой таверне, в Саммертауне? Тогда же договорились о месте и времени: 12 (двенадцать) часов дня в фойе «Рэндольфа».

Где же ещё?

Как обычно (когда речь шла о назначенной встрече), он был на месте за десять минут и немного постоял в фойе, разговаривая с швейцаром Роем, которого поздравил с награждением медалью Британской империи. Через четверть часа он спустился по ступеням гостиницы и несколько минут простоял не двигаясь на мостовой, напротив Эшмолеанского музея, и мысли его отчасти вращались вокруг него и его бывшего хранителя англосаксонских и средневековых древностей, но больше всего, по правде говоря, он думал о Шейле Уильямс. В двадцать минут первого, заметив, что уже третий раз за минуту он смотрит на часы, Морс вернулся в фойе и несколько минут простоял там, сам не зная зачем. В двадцать пять минут первого он спросил портье, не оставляли ли ему записки. Нет! В половине первого он отчаялся и решил утопить обманутые надежды в баре.