Далия Трускиновская: Опасные гастроли

Тут-то я и ужаснулся. Что, коли Штерн прав и кто-то из этих крепких парней — посланец? По непонятной причине он не смог забрать драгоценности до той страшной ночи, а потом — потом плотники, чего-то насмерть испугавшись, скрылись не только из цирка, но даже из самой Риги.

А у меня даже не было пистолетов…

Но мы, флотские, не боимся океанов, вернее — боимся, но страх свой умеем преодолевать. Я снял с головы своей цилиндр и повесил на приотворенную дверь. Пропадет — ну и черт с ним! Но если сейчас подъедет Штерн со своими людьми, он сообразит хоть, где меня искать. Конечно, если подъедет сразу, пока головной убор не присвоит какой-нибудь мимобредущий забулдыга.

Итак, я направился по стопам веселого Люциуса. В цирковых сенях был полумрак, в коридоре — то неуловимое ощущение запустения, которое возникает в брошенном доме. И вдруг раздался стук и треск. Я на цыпочках двинулся поглядеть, что означает сей шум, и увидел такую картину: начиная от дверей, ведущих к форгангу и конюшне, два плотника ловко и споро отдирали расписную холстину. Сады Версаля, намалеванные дешевой кистью, слетали со стен, открывая деревянные конструкции лож, и укладывались на пол.

Странно, подумал я, не пойдут же эти господа, разобрав цирк на дощечки, в порт — просить у де Баха денег. Видимо, им за разборку заплатили заранее. И продали древесину какому-то купцу, чтобы он потом приехал и забрал ее. Или же де Бах уговорился с ними, что им достанутся бренные останки цирка, включая размалеванные холсты и древесину! Решив, что надо бы узнать у Яшки, насколько цена древесины соответствует оплате труда артели плотников, я направился к этим двум молодцам.

Я уже не помнил, как по-латышски «Добрый день!», а тогда я эти слова знал — Гаврюша их при мне употреблял. И я обратился к плотникам со всей любезностью, на какую был способен.

Кроме того, я достал из кармана бумажник и вынул двадцать пять рублей ассигнациями. Деньги это были для плотников не Бог весть какие, но и не гроши. Я решил — пусть они сразу не поймут мою немецкую речь, но, увидев деньги, по крайней мере, очень постараются понять.

За то время, что ушло на поиски Вани, я несколько улучшил свой немецкий, но сомневался, что смогу задавать этим людям сложные вопросы и понимать их ответы. А меж тем время меня подстегивало. Даже если погрузка лошадей на судно затянется, даже если возникнут какие-то недоразумения, все равно — через час-полтора «Минерва» отчалит, и догонять ее, останавливать, снимать с борта убийцу, если только плотники назовут мне убийцу, можно будет только по приказу полицмейстера и коменданта порта.

Услышав из уст моих слова моей родной речи, оба молодца разом опустили свои орудия — клещи и гвоздодер. Дальше я перешел на немецкий.

— Господа! — обратился я к плотникам, не зная, как бы еще начать свою речь. — Вам не надо меня бояться. Я хочу сделать вопросы — один, два, три вопроса. Вы ответите, вы получите эти деньги.

Эти орлы переглянулись и действительно ответили мне — на чистом латышском языке! Они показывали в сторону манежа, и я понял, что их знаток немецкого находится сейчас там, очевидно, впопыхах изображает под надзором Люциуса Шиллерова разбойника.

А идти к Люциусу я боялся — кто его знает, вдруг Штерн прав, и этот смешной толстяк — соучастник воров, ожидавший не только юных театроманов, но и своего сообщника-бунтовщика? Он же может с перепугу натравить на меня всю артель, и мое мертвое тело будет вывезено вместе с досками и благополучно отправлено в плаванье вниз по Даугаве с булыжником на шее.

— Господи! — воскликнул я по-русски от всей души. А более ничего не прибавил — Господь и так должен был понять мою молитву.

Как видно, именно в этот миг иссякло долготерпение Божье, и он решил примерно так: воры и их сообщники имели довольно времени, чтобы раскаяться, они сего не сделали — так что уйти от возмездия им не удастся, оно их настигнет в тот самый миг, когда они уже будут праздновать победу. И вот та флотская рука, которой я доверяю послужить делу возмездия.

Я услышал быстрые шаги — кто-то вбежал в цирковые сени и несся по коридору. Обернувшись, я увидел запыхавшегося Гаврюшу. Счастлив я был не менее, чем Шекспиров Ромео, узревший свою Юлию!

— Сбежал? — спросил я. — Она уж уехала в порт. Хочешь проститься — выручай, помоги мне с этими орлами договориться. Тогда возьму тебя с собой и Якову Агафоновичу ничего не скажу.

Он кивнул — говорить не мог; наверно, бежал, как угорелый, от самого Гостиного двора.