Лилия Подгайская - Жестокое время Тюдоров

— Всему своё время, — пробормотал вполголоса чуть смущённый дознаватель, отвернувшись от своей подопечной.

Ему и, правда, было жаль эту молодую женщину, почти девочку, которую, похоже, безжалостно использовал в своей игре жестокосердный Нортумберленд. Но работа есть работа, и её надо исполнять добросовестно, если нет желания самому попасть в этот мрачный замок в качестве узника. Затем, повернувшись к своей подопечной, он успокоил её несколькими официально произнесенными словами. Нельзя было даже подозрение вызвать, что он пожалел её. Новая королева Мария никогда не простит его, если узнает, что он проявил слабость и сжалился над протестанткой, позволившей себе захватить её титул и трон. Этой девочке не выбраться отсюда живой. Её участь решена.

После возвращения с «прогулки» Джейн была сама не своя, её била крупная дрожь. Она не могла есть, только всё время пила, а к ночи слегла с горячкой. Бедная женщина металась на узкой постели, всё время рвалась куда-то, поминала в бреду какую-то железную деву и звала Роберта. Фрейлины были в полном расстройстве и недоумении. Они потребовали лекаря, и он пришёл. Осмотрев больную, эскулап оставил свои назначения, и Джейн стали поить какими-то настоями из трав. Служанка без конца обтирала её тело прохладной водой с уксусом, и постепенно молодая женщина пришла в себя. Но с тех пор улыбка ни разу не появилась на её молодом нежном лице. Джейн была задумчива и молчалива. Никто не знал, что творится в её хорошенькой головке. И это было к лучшему. То, о чём она думала, принадлежало только ей, это были самые драгоценные её воспоминания. И ещё время от времени она совсем не по-христиански проклинала графа Уорвика, герцога Нортумберленда, который уже распрощался с головой, и его безжалостного сына, омрачившего своим бессердечием её такую короткую жизнь. То, что жизнь её кончена, Джейн понимала отчётливо. Злобная и жестокосердная Мария никогда не простит её, даже зная, что во всём происшедшем нет ни грана её вины. Другая, более человечная королева могла бы сослать её в отдалённую провинцию, но сохранила бы ей жизнь и возможность видеть небо над головой. Другая, но только не эта фанатичная, всем недовольная стареющая Мария.

О смерти думать было страшно. То есть не о самой смерти, а обо всём, что будет ей предшествовать. Она с ужасом представляла палача с топором. А вдруг он будет недостаточно умел? Такое уже было. Во времена старого короля Генриха не повезло обречённой на казнь леди Солсбери — неумелый палач гонялся за ней вокруг плахи, нанося удар за ударом, куда придётся, пока не искромсал её всю. Ужас! А когда на Тауэрском холме казнили Кромвеля, он не сопротивлялся. Однако бедняга получил несколько жестоких ударов, прежде чем распростился с жизнью. Джейн содрогалась, думая о таком, и с ещё большей горячностью проклинала своего свёкра. А отец? Он был так по-глупому счастлив, когда его дочь провозгласили королевой Англии. Жив ли он? Этого Джейн не знала. До неё не доходили никакие вести из мира, оставшегося за стенами этой страшной крепости.

Одно было хорошо — её перестали допрашивать. И это давало хоть какое-то облегчение. Джейн уже знала, где казнят королев из рода Тюдоров — на лужайке Тауэр-Грин, напротив церкви Святого Петра-в-оковах. Там возводили эшафот, на котором простились с головой и мятежная королева Анна Болейн, и юная легкомысленная Кэтрин Говард. Обе вели себя достойно в момент казни. И это обязывало её, Джейн, тоже взять себя в руки. Ведь её бабкой была прекрасная Мария Тюдор, смелая и готовая на всё ради своей любви. Но как же трудно держать себя в руках, даже только думая о том, что её ждёт!

Время шло, но ничего не менялось в жизни узницы Тауэра. Пришла осень с её холодами и ветрами, особенно жутко завывающими в этих страшных стенах. Зарядили дожди. Стало сыро и холодно, согреться можно было только у самого очага. Двадцатого октября Джейн исполнилось шестнадцать лет. Никто не вспомнил об этом празднике. И она отметила его в душе своей, где единственным гостем был Роберт, о котором она очень тосковала. А, улёгшись в постель, проплакала полночи, но слёзы были тихими. Она почти смирилась с неизбежным. Потом наступила зима. В воздухе закружились первые снежинки. Где-то там, за толстыми стенами крепости-тюрьмы люди отпраздновали Рождество. Наступил новый 1554-й год, обещающий так много для тех, кто остаётся жить, и последний год для неё, обречённой на смерть безжалостными людьми.