Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

Горн пожал плечами. Патрикеев сунул флакон в карман.

Перед роялем выстроились молодые женщины в бордовых платьях с глубокими декольте.

— Нет, — сказал вдруг Чепурнин, снимая пенсне и постукивая им по скатерти. — Нет ее.

— Погоди, — ответил Патрикеев. — Кобыла ее под конец оставляет. Знает, что ради нее ходят.

Перед хором встал эконом Веретенников и стал ждать, когда публика утихнет.

— Вон старуха, ну и отвратная жаба, а? — заметил Патрикеев, ни к кому не обращаясь.

Я посмотрел в сторону, куда он кивнул. Да, там, в углу зала, садилась на стул Софья Алексеевна Кобылина — грузная обладательница второго подбородка и рыжего парика — настолько яркого, что и лицо под ним казалось неестественно оранжевого цвета. Губы ее были плотно сжаты, а маленькие глаза постоянно слезились. Старухе уже перевалило за семьдесят, но своим предприятием она управляла твердой рукой.

Наконец Веретенников сказал:

— Господа! Сегодня у нас милые девушки из хора уважаемой Софьи Алексеевны с прекрасным русским репертуаром. Я знаю, что многие из вас ожидают выхода звезды этого хора, прелестной Глафиры Козорезовой.

Девицы хора начали морщиться.

— И спешу вас уверить, — продолжил Веретенников, — она уже прибыла и ждет своего выхода, который случится чуть позднее. Ввиду ажиотажа, производимого ею, мы позволили себе провести певицу скрытно, чтобы не утомлять ее перед выступлением. Уверяю вас, вы получите то удовольствие, ради которого собрались здесь.

— Как же! — прокомментировал тихо Чепурнин. — Получат удовольствие! Да все мы тут хотим получить удовольствие совсем другого рода от этой девицы!

— Егор! — недовольно сказал Патрикеев. — Егор!

— Да ты и сам был бы не прочь! — огрызнулся Чепурнин. — Уже ездил небось к старой Кобыле? Подкатывал насчет Глаши своей?

— Там уже такая толпа, что мне не пробиться, — ехидно подмигнул спичечный магнат.

— Да что ты!

Фомичев взял аккорд, и девицы тихо промычали, подстраиваясь. Потом аккомпаниатор заиграл вступление «Ехал на ярмарку ухарь-купец». Хористки начали не совсем стройно, но старуха Кобылина громко кашлянула, перекрывая хор. И это возымело волшебный эффект — девицы тут же начали стараться, собрались, перестали гримасничать и строить глазки. Песня зазвучала. Но ее приняли без энтузиазма, хлопали вяло, стук вилок и ножей перекрывал аплодисменты. Кобылина обвела зал спокойным взглядом и дала знак начинать вторую песню. «Лучина» далась девицам очень неплохо. Я заказал буженины, хрустящих белых груздей и небольшой графинчик водки. От нечего делать я стал разглядывать девиц, выбирая, которая из них симпатичней. Остановился в конце концов на третьей слева — фигуристая, с маленьким ротиком, но пухлыми губками, которые она старательно складывала бубликом, выпевая гласные.

— Чепуха, — сказал Чепурнин. — Чепуха.

Он с наслаждением выпускал клубы сигарного дыма. Потом подозвал официанта и заказал себе арманьяк.

— Брезгуешь моей водкой? — спросил Патрикеев.

Чепурнин помахал сигарой. Горн потянулся к графину Патрикеева, но тот мягко перехватил его руку и ласково сказал:

— Павел Иванович, погоди. Поешь давай.

Он навалил на тарелку закусок и пододвинул Горну. Но аптекарь только вяло потыкал еду вилкой, а потом отложил ее в сторону.

— Я так посижу, — сказал он тихо.

Время шло, девицы исполнили еще несколько песен. Потом Веретенников объявил антракт, и девицы скрылись за дверью, около которой сидела старуха Кобылина.

Официанты снова забегали между столами, загружая их новыми бутылками и тарелками с едой. Все это время Саша Фомичев неподвижно сидел за роялем и будто дремал.

Наконец Веретенников снова вышел вперед и объявил продолжение концерта.

— Вот сейчас держись, — сказал Чепурнин, окруженный сигарным дымом. Он снова надел на нос свое пенсне и подался вперед.

Снова построились «кобылки». Но Фомичев все так же сидел за роялем, опустив руки. Вдруг в зале начали хлопать — от дальнего правого столика аплодисменты побежали, захватывая другие столики быстро, как внезапный разлив реки. Мои соседи напряглись и тоже захлопали, Патрикеев что-то крикнул — но его голос потонул в бешеных аплодисментах. Я вытянул шею, чтобы лучше видеть.

Она была совершенно не такой, как я себе представлял. Высокая, с почти черными волосами, сложенными в простую прическу, открывавшую длинную шею. Лицо узкое. На мой взгляд, нос был слегка длинноват, но зато — удивительно живые карие глаза и большой чувственный рот, уголки которого были изогнуты в легкой улыбке. Глафира сложила под пышной грудью длинные руки с узкими пальцами, слегка кашлянула и посмотрела в спину Фомичеву. Тот оглянулся и бросил на певицу долгий взгляд. Глафира кивнула. Зал моментально затих. Фомичев сыграл вступление. И Глаша запела: «Вернись, я все прощу: упреки, подозренья, мучительную боль невыплаканных слез…»