Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение

– Мотрона, где ты?! Тимош, Юрко, Остап – сыны мои, где вы?! Да что же это творится! Что ж это за вражина здесь побывал?

В доме царил беспорядок, сундуки и полки пустые, а в углу перед образами Божиими не горела даже лампадка. И тут из дальней комнаты навстречу Богдану выбежал старший сын Тимош. Он кинулся отцу в ноги и, упав на пол с криком «Батько!», обнял его сапоги.

– Тимоше, сынок, что случилось? Не молчи, Христом Богом тебя прошу, рассказывай!

Парубок поднялся с колен и тихо прошептал: «Батько, Остап умирает». Он взял за руку Богдана и повел в комнату, где тускло горела свеча. На кровати лежал его средний сын Остап, мертвецки бледный, с закрытыми глазами. Рядом с ним находились дочери Богдана Мария и Степанида, на коленях одной из них, обняв сестру за шею, сидел испуганный, совсем еще маленький Юрко.

– Вчера вечером внезапно налетел на хутор подстароста Данило Чаплинский со своим зятем Коморовским и реестровыми солдатами. Перебили казаков, дворовых нагайками запороли, мужики и бабы, те, что успели, разбежались с хутора. А эти нелюди принялись грабить добро, приговаривая, что раз через суд не смогли забрать у Хмеля Суботов, так силой его заберут, – рассказал Богдану старший сын. – Потом начали добро наше на подводы грузить. Я и не доглядел, как Остап малый кинулся с ножом на Чаплинского, чтобы защитить отцовский маеток. Да где там! Пан Данило схватил его за рубаху и со всей силы, как кошеня, бросил головой о стену, а затем еще и плетью несколько раз перешиб. Я еле успел оттащить его от этой паскуды. Он пока что живой, да в себя так и не приходил. Все в беспамятстве вас зовет.

Хмельницкий наклонился над сыном:

– Сыну мой любимый, Остапчик! Это я, батько твой.

Он взял его слабую руку и стал ее целовать. На глазах грозного атамана выступили слезы.

– Ты чуешь меня, сынку? Я вернулся домой. Открой глазки, посмотри на меня, Остапчик. Помнишь, как я тебя баловал, совсем малого на коня сажал, и ты мчался со мной по бескрайней степи. Ветер развивал твои черные кудри, и ты смеялся своим звонким голосом так, что слышно было аж под Полтаву. А я говорил, добрый казак растет, моя опора и надежда. Что же это случилось, сынку? Кто крылья моему орлику сломал?! Неужели уже не выедешь со мной в степь на лихом коне, не порадуешь батька удалью молодецкой? Да не может того быть!

И тут сын, как будто услышав речи отца, приоткрыл глаза, увидел перед собой Богдана, улыбнулся и едва слышно прошептал: «Батько…» После чего глаза Остапа закатились, слабая рука его выскользнула из ладоней Хмельницкого. «Нет, сынку, нет!» – простонал сотник, но уже ничего не мог поделать и в рыданиях упал на грудь сына.

Через минуту он поднялся и обратился к Добродумову, стоявшему у него за спиной.

– Ну что ж, брат Илларион, отпусти грехи новопреставленному, чтобы встретили его на том свете ангелы. А затем подготовь по христианскому обычаю обряд прощания с дитем моим. Похороним Остапа здесь, на хуторе. Сходи в наш храм, распорядись, чтобы сделали все, как положено. Возьми деньги, заплати, сколько скажут, чтобы все было достойно, – попросил его Хмельницкий. – А вы, дочки, отыщите чистое платье для Остапчика да подготовьте самый пышный жупан, да красные сапоги, да шапку, отороченную серебристым барашком. А мы с Тимошем найдем мужиков, чтобы труну для нашего казака смастерили.

Илларион тем временем зажег лампадку под образами, отыскал за иконами свечи, зажег и их, а потом, встав у изголовья кровати, прочитал сначала «Отче наш», а затем и отходную молитву. «Неужели даже такой удар судьбы, такая пощечина от ляхов не заставит Хмельницкого взбунтоваться? Что же еще должно произойти, чтобы он, наконец, нашел в себе силы поднять народ на восстание против поляков?» – размышлял Добродумов, как вдруг услышал в соседней комнате шум и громкий голос Богдана. Он решил выйти посмотреть, что там происходит. Сотник стоял посреди комнаты и оглядывался по сторонам, будто кого-то искал.

– А где же Мотрона, Тимош, где моя молодая хозяюшка? Почему я ее не вижу среди вас? Неужели этот падлюка Чаплинский и ее забил? Что ты молчишь, что с ней произошло, жива ли она? – Хмельницкий тряс старшего сына за плечи.

Тот же отвернул голову от батька, опустил глаза и насупился.

– Жива она, отец, да лучше бы умерла эта клятая ляшка. Она уехала вместе с Чаплинским. Он сказал, что возьмет ее в жены, – сквозь зубы процедил Тимош.

– Как это возьмет в жены? Она же моя! Моя! Да как он посмел, пес смердящий, на чужое зариться?! А она что же, не убежала от него, не спряталась? Он небось силой взял ее, голубоньку, заставил уехать против воли, – от гнева Богдан перешел на крик.