Колин Голл - Укрощение дьявола

Едва опомнившись от столь поразительного монолога, он спросил:

–Скажи, по дороге сюда ты нигде головой не ударилась?

–Ах, сама не знаю, что говорю. Я благодарна тебе за ту радость, которую ты доставил мне. Чтобы ты ни говорил, мы могли бы жить вместе…

–В Аду, – присовокупил Вельзевул. – Там места хватит всем.

Он усмехнулся и двинулся к дивану, положил подушку под голову, лег на спину и вытянул ноги со словами:

–Было много дел. Я как выжатая губка.

Сара присела у его ног и положила букет на колени.

–Устал? – спросила она.

–Да. Если бы ты знала, как трудно быть дьяволом.

–Ах, Вельзевул, бедный ты мой!

После этих слов, в которых сквозила чуть ли не материнская жалость, Сара погрузила лицо в цветы. Потом запрокинула голову и не открывая глаз воскликнула:

–Боже! Когда же я была счастливее, чем теперь! Это какое-то волшебство!

–Тебе во всем видится волшебство.

Сара опустила руки вдоль тела, повернула голову к плечу и внимательно посмотрела на такого ей родного и близкого по духу мужчину.

–Ты не находишь, что мы похожи друг на друга? – спросила она.

–Как это? – не открывая глаз спросил Вельзувел.

–В тебе живут две разные личности. Одна – пессимист, для которого жизнь мрачная неизбежность, другая – артистическая натура, утонченная, благородная, а я – проекция тебя второго.

Тут он открыл глаза и не зная, как отнестись к этим словам, воскликнул:

–Только этого еще не хватало! Жизнь, которую я веду, принадлежит только мне. Мой опыт является суммой дьявольского предназначения. Я доволен своей жизнью, и мне не нужна родственная душа, которая разделила бы ее значительность и красоту.

Слова эти возмутили Сару, и вполне справедливо.

–Что ты знаешь обо мне?

–Тождественность человеческих существ ведет к тому, что изучение страстей и слабостей одного человека позволяет прояснить особенности всех остальных.

–Неужели ты никогда не испытывал желание сблизиться с женщиной?

–В любви люди взаимно подавляют друг друга. В дружбе больше положительного. Движущая сила дружбы – преданность. Но это чувство всегда обязывает к чему-нибудь.

–Эти цветы. Ты сделал то, что доставило мне удовольствие.

Растроганные интонации, однако, не оказали на Вельзевула никакого впечатления.

–Не могу сказать, почему, – бросил он.

–Я тебя знаю. Ты никогда не выскажешь полностью, то, что хочется. Ты прожил тысячи лет и никогда не чувствовал себя любимым. Это ужасно!

–Любовь – слабость, она делает мужчину зависимым, ревнивым, подозрительным…

–Любовь делает всех счастливыми!

–Как подумаю про поцелуи, слюни, похоть, так сразу плеваться хочется. Моя природа исключат все это.

–Почему ты выбрал меня?

–В оценке людей, как и человек, я руководствуюсь личными пристрастиями, будь то симпатия, отвращение, любопытство.

–Ты презираешь людей, особенно женщин за их противоречивость. Но в тебе самом немало противоречий. Я удивлена, как до сих пор ты не потерял терпение от своей многоликости.

–Это мнение – плод ложного представления обо мне. Выкинь все это из головы.

–Ты боишься быть откровенным со мной. Вот и все.

–Я вел откровенные разговоры со многими женщинами. Мало кто помнит теперь Сафо с острова Лесбос, Клеопатру, Екатерину II, Элеонору Рузвельт, Маргрет Тэтчер, Мадлен Олбрайт. Но никому из них я не сказал всей правды. И тебе не скажу.

–Ты хоть раз, один единственный раз испытывал влечение к женщине?

–Я меньше всего создан для роли любовника. При все том должен сказать, что мужчина не может любить женщину больше, чем себя самого. Насколько я сейчас еще могу вспомнить, Роберт Сауди как-то сказал Шелли, который в то время разрывался между женой и любовницей: «Мужчина должен уметь ладить с любой женщиной. Я ведь не расстаюсь со своей женой. По-моему, в конечном счете, семейная жизнь у всех одинаковая. Выбор женщины ограничен, да и разницы между ними, признаться, тоже нет никакой».

–Может быть, он прав, – согласилась Сара. – Но это никак не общее правило.

4. Сара даже не знала, что подумать, когда в гостиную вошел Вельзевул в довольно-таки странной одежде. Так одевались, следуя моде в прошлом веке. На нем был темно-коричневый шерстяной пиджак, кроем и фасоном изобличавший его чикагское происхождение, белый воротник, непомерно широкие полы, чулки, словом, нечто причудливое и свободное в обшлагах. Он встал перед ней и скрестил на животе руки: глаза его икрились лукавством, в уголках губ пряталась улыбка. Он веселым видом своим хотел показать, что сейчас он в образе.