Олег Хафизов - Сабля Волынского

– «Приятно было смотреть, как и с какою благодарностию великий князь Московский и с какою природною князь Волынский любовию взаимно цаловались и сердечное обнятие оказывали», – читал Волынский.

При чтении этих строк Родионов искоса взглянул на своего соседа и с удивлением обнаружил, что этот усатый человек, всхлипывая, промокает батистовым платком уголки глаз.

Дмитрий Московский был настолько благодарен за одержанную победу своему протектору Волынскому, что решил отдать за него замуж свою родную сестру и, более того, сделать его наследником московского престола.

Действительно, младший брат великого князя, как мы помним, пал в бою. Сам Дмитрий Московский, по мнению «иезувита Рихтера», был больным человеком преклонного возраста, и уже не надеялся завести потомство, так что его зять оставался чуть ли не единственным претендентом на трон.

«Эка хватил», – подумал Родионов.

Если бы действие развивалось такими темпами, то предок Волынского, пожалуй, вышел бы и в цари. Однако в жизни, в отличие от литературы, дела так просто не обделываются.

– «Сова того света не терпит, каким орлы ползуются», – произнес Волынский с горечью.

Ведущая роль Волынского в победе над Мамаем была очевидна, он пользовался огромной популярностью в народе. Московские придворные, напротив, завидовали удачливому чужеземцу. И, главное, сама супруга великого князя, которая в повести изображена в довольно зловещих тонах, стала восстанавливать Дмитрия Московского против зятя. Она внушала мужу подозрение, что князь Волынский желает составить против него заговор, свергнуть его с престола и сам сделаться московским государем.

Дмитрий Московский подверг Волынского опале и отстранил его от командования войском. Не зная за собою вины и недоумевая, князь Волынский явился к своему сюзерену и обратился к нему со следующей речью:

– «Небо двух солнцев не терпит, ниже королевство двух королей, и в одном и том же княжестве не пристойно двум князьям быть, как я, князь Волынский, с великим князем Димитрием в Московском княжестве обретаюсь».

После этих слов «на знак нелицемерной благосклонности своей к шурину, яко отцу своему», Волынский уступил свой княжеский титул Дмитрию Московскому и пообещал более никогда его не употреблять.

Великий князь сменил гнев на милость. А вскоре его коварная супруга скончалась. Он женился вторично, на молодой девице, которая родила ему наследника именем Красного. После чего история государства российского пошла обычным, всем известным чередом.

«И того живой свидетель сиятельнейший и превосходный господин Артемей Волынский всепресветлейшей и державнейшей российской самодержицы обер-егермейстер и войск ея августейшаго величества генерал-аншеф, кабинета ея министр», – завершил повесть Артемий Петрович среди аплодисментов и задорных выкриков дам.

Отдышавшись и освежив горло ледяным морсом, раскрасневшийся от лицедейства министр предложил перейти к обсуждению. Он уверял гостей, что готов услышать самые нелицеприятные мнения и нисколько не будет претендовать на критику, но гости благоразумно отмалчивались.

Те из его слушателей, которые были знакомы с литературными опусами этого одаренного дилетанта, конечно, распознали в повести его витиеватый слог и даже отдельные слова, которыми он любил щеголять в своих сочинениях. Родионову пришло в голову, что, возможно, при его ночном появлении в кабинете Волынского, патрон оттачивал именно этот труд. Но никто бы не отважился высказать прямо, что Артемий Петрович все это выдумал сам, полностью или частично.

Подобно учителю, вызывающему к доске учеников, но не дождавшемуся добровольцев, Волынский сам стал назначать ораторов.

– Что скажешь, господин гоф-бау-интендант? – обратился он к одному из своих клиентов архитектору Еропкину.

– Гисторическая верность поразительна, – взволнованно отвечал архитектор, еще под сильным впечатлением от выступления своего покровителя и постоянного заказчика. – Вот так, как власно выхватили кусок древней жизни и выставили перед тобой во всей силе. Так и слышишь клики воинов, звон сабель и грохот орудий.

Волынский крепко пожал руку своему благодарному слушателю. Другой критик, однако, не был столь же снисходителен.

– Положим, орудий тогда еще не было, и они появляются лишь при осаде Москвы Токтамышем, двумя годами позднее, – насмешливо возразил другой гость и смолк, как бы недовольный своею горячностью.