Джеффри Форд - Портрет миссис Шарбук

И в этаком заторможенном состоянии меня вдруг осенило: я не только хочу, но и должен быть где-то в другом месте. Я понял, что провожу теперь больше времени, напиваясь до положения риз в гостиных с роскошными люстрами, чем за мольбертом. В этот момент море гостей схлынуло, мои глаза сфокусировались, и я увидел миссис Рид, которая теперь пребывала в одиночестве и разглядывала свой портрет. Она стояла ко мне спиной, но я увидел, как она медленно подняла руку и прикоснулась к лицу. Потом быстро повернулась и пошла прочь. Мгновение спустя обзор мне закрыла женщина в зеленом шелковом платье, цвет которого напомнил о том, что меня мутит. Я загасил сигару в горшке с папоротником и поднялся на нетвердые ноги. Мне повезло: не слишком углубляясь в гущу веселящихся гостей, я сумел найти горничную и попросить мое пальто и шляпу.

Я собрался спешно, никем не замеченным, ретироваться, но не успел направиться к лестнице, которая вела к входной двери, как меня перехватил Рид.

– Пьямбо, – позвал он меня. – Вы что – уходите?

Я повернулся и увидел его – он стоял, чуть покачиваясь, глаза полуоткрыты. Рид улыбался своей фирменной улыбкой, не открывая губ; может, кто другой и увидел бы в такой улыбке проявление доброжелательности, но только не художник, наделенный проницательностью и способностью к анализу. Этот человек был по-современному красив, его черты лица, усы и бакенбарды, казалось, вышли из-под резца Сент-Годенса [4]. К тому же ему везло без всякой меры, это я точно мог сказать, но самое главное, что я в нем увидел, – это вошедшую в плоть и кровь неискренность.

– Вы же почетный гость, – сказал он, приближаясь и кладя руку мне на плечо.

– Вы уж меня извините, Рид, – прошептал я, – но признаюсь – я пытался выпить все ваше замечательное шампанское. Голова у меня кружится, нужно вдохнуть немного свежего воздуха.

Он громко рассмеялся, и на этот хохот повернулись головы стоящих рядом гостей. Я смущенно скользнул взглядом по толпе и среди всех этих лиц, не знающих о причине веселья Рида, но смеющихся вместе с ним надо мной, увидел лицо Шенца, который покачивал головой и устремлял взгляд в потолок, подавая мне тайный знак: да, Рид – натуральный самодур.

– Пока вы не ушли, позвольте, я приведу хозяйку дома. Уверен, ей захочется вас поблагодарить на прощание.

– Прекрасно, – сказал я.

Рид исчез, а я стоял, глядя на длиннющий лестничный пролет, в конце которого виднелась спасительная дверь. Несколько минут спустя он вернулся, ведя за собой жену.

– У Пьямбо неотложные дела в городе, дорогая, – сказал он ей. – Он бы остался, но ему надо уходить. Я подумал, что ты захочешь поблагодарить его за портрет.

Миссис Рид улыбнулась, а я вперил взгляд в щель между ее зубами. В те дни, что я провел в ее присутствии, она, казалось, не имела никаких личностных свойств. Она была послушной моделью, к тому же не лишенной приятности, но я и не пытался разгадать ее истинную сущность: ее муж определенно дал мне понять, что внутренний мир оригинала не должен отражаться в портрете.

Она шагнула вперед, как делают, когда собираются чмокнуть тебя в щеку. В то мгновение, когда она приблизилась ко мне, я уловил в ней нечто большее, чем унылое безразличие, к которому уже успел привыкнуть. Ее губы царапнули мою кожу, и за миг до того, как она отпрянула от меня, я услышал ее шепот, прозвучавший не громче, чем шелест влажной кисточки по полотну: «Чтоб ты сдох». Когда я вновь смог увидеть миссис Рид стоящей во весь рост, на ее губах играла улыбка.

– Спасибо, Пьямбо, – сказала она теперь.

Рид обнял ее одной рукой, и они застыли друг подле друга, словно позируя для полотна под названием «супружеское счастье». Внезапно ко мне вернулось отточенное долгими годами тренировок умение заглядывать в души тех, кто мне позирует (в последнее время изрядно подзабытое в угоду «душевному здоровью», как назвал его Шенц, которое я пытался передать на своих картинах), и я увидел перед собой бледную, смертельно уставшую женщину в когтях вампира. Я повернулся и бросился наутек, спотыкаясь на ступенях; чувство у меня было такое, будто я не обращаю внимания на крики ребенка, упавшего в ледяную воду.

Я прошел мимо кебов, заказанных Ридом, чтобы развезти по домам гостей. Повернув налево, направился на юг по Пятой авеню. Голова все еще кружилась от шампанского и произнесенного шепотом пожелания миссис Рид. Я поднял воротник своего пальто, опустил пониже поля шляпы – лето за время вечеринки словно бы тихо сошло на нет. В спину мне поддувал холодный ветерок; желтеющий газетный лист пронесся над моим левым плечом и, трепеща в воздухе, пролетел под газовыми фонарями, как спасающийся бегством дух летнего тепла. Было уже поздно, и до моего дома в Грамерси-Парк путь предстоял неблизкий, но сейчас мне больше всего требовались свежий воздух, движение, ночь – противоядие от затхлой атмосферы этой набитой людьми гостиной, этого фальшивого, преломленного света, испускаемого треклятой люстрой.