Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового

Капитан достал изъятый из кармана убитого Пальца наган. Придется так. И без того вся задуманная прелюдия к разговору с Христиной испорчена напрочь. Теперь выстрелом больше, выстрелом меньше — большого значения не имеет.

Два выстрела в замочную скважину. Начальной скорости полета пуль, двухсот семидесяти метров в секунду, хватило — путь открыт, капитан вошел в комнату. Сможет ли он исправить ситуацию? То, что это будет непросто, и к бабке не ходи.

Это оказалось гораздо труднее, чем предполагаемое «непросто». Женщина находилась даже не в истерике, а в состоянии, которое можно назвать полным истерическим затмением. Ничего, кроме «Уйдите от меня!» и рыданий, добиться от нее не удавалось. Капитан готов уже был отчаяться. Но все же не отступал. Он не просто ее успокаивал, он выполнял задание, он продолжал операцию «Кобзарь». Да и не привык он к отступлениям.

Шепелев не прислушивался, сколько пробили напольные часы, чей бой был слышен во всей квартире. А били они, между прочим, не первый раз с того момента, как он переступил порог комнаты Христины. Время его начнет интересовать позже. Он также не всегда понимал, что говорит. Что-то успокаивающее, уговаривающее. Он разворачивал ее на постели, убеждал, бил по щекам, кричал и снова успокаивал, целовал и гладил.

Наконец она пришла в себя. В состояние, в котором по крайней мере могла воспринимать что ей говорят.

— Что ты от меня еще хочешь? — Эту фразу она произнесла не в первый раз, но на этот раз она прозвучала иначе. Не как аналог крика «Прочь!», а как вопрос, на который ждут ответа.

Капитан ответил:

— Я не уголовник, Христина, я…

— Ты убийца! — не дала она ему договорить.

— Я спасал себя и тебя. Тебя, — подчеркнул он. — Эти люди, я их знаю, свидетелей не оставляют, они бы убили нас. Меня и тебя.

— Ты убивал и раньше.

— Приходилось. На войне. На войне внутренней и внешней. Защищаясь. Потому что когда в тебя стреляют, ты можешь или погибнуть, или выстрелить сам. Я не уголовник, Христина, неужели ты не видишь и не слышишь, что я разговариваю сейчас с тобой по-другому. Я лишь представлялся уголовником, разыгрывал роль.

— Там какие-то люди…

— Там мои товарищи. Я капитан госбезопасности, Христина.

— НКВД?! — ахнула она, отодвигаясь от него на кровати. — И ты со мной… Я…

— Тебя больше устраивает уголовник?

— Ты…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я врал, что я использовал тебя. Ерунда. Вспомни, разве я выпытывал у тебя что-нибудь? Дознавался, с кем ты связана, кого ты еще знаешь из вашего ОУНа?

— Я ни с кем не связана, не знаю никакого ОУНа! — выпалила Христина. — Я просто приютила знакомого и его приятеля. Ничего больше не знаю! А ты, может, опять врешь! И такой же капитан безопасности, как и уголовник.

— Вот, пожалуйста, — он достал из внутреннего кармана куртки сложенный лист бумаги.

— Что это? — они не сделала ни движения в сторону листа.

— Постановление о твоем аресте.

— О! Да ты изощренный садист. Захотел насладиться всей цепочкой моих мучений. Ничего не пропустить. Пытать тоже сам будешь?

Она быстро отказалась от предположения, что он выдает себя и за чекиста. Наверное, уже поняла, что на сей раз это правда. Малоутешительная для нее правда.

— Я почему здесь и почему ничего у тебя не выпытывал. Потому что мне далеко не все равно…

— Ты еще скажи, что любишь меня? — перебила она, саркастически улыбнувшись.

— Я не скажу, что полюбил тебя, я скажу по-другому. Ты мне стала не безразлична. И если бы ты была мне совершенно безразлична, не было бы меня здесь сейчас. Пришли бы только они, — он показал рукой на стену, отделяющую комнату от кухни. — Я хочу избавить тебя от тюрьмы…

— Избавить меня от тюрьмы?! После того, как сам меня туда определил. Избавить меня можно было не приходя ко мне! — Она соскочила с кровати и теперь стояла возле стены.

— Ты сама нашла тюрьму. Ты не знала, на что идешь? Не знала, чем ты занимаешься, что тебя ждет? Меня бы не было здесь никогда, если б не твой собственный выбор. Решила работать на ОУН — будь готова к тюрьме.

— И пойду, — она стояла, гордо выпрямившись. — Я не боюсь.

— А зря, — капитан протянул руку, забрал с кроватного покрывала постановление об аресте, убрал в карман.

«А как он к ней относится на самом деле?» — спросил он сам себя. Наверное, не уложишь в одно предложение. Венок, сплетенный из отношения к ней как к врагу, ненавидящему мою страну, из жалости, из отношения к ней как к женщине. Короче говоря, любому психиатру было бы в чем покопаться.