Людмила Шукшина - Русская правда

Боярин зашёл в полумрак избы, где горела всего одна свеча, а крошечные окна, забранные тонкими полосками слюды, слабо пропускали сумрачный вечерний свет. На лавке рыдали, размазывая слёзы по щекам мокрыми передниками (видно, плакали уже давно и усердно), две толстощёкие холопки с поварни. В углу он заметил старую ключницу, она сидела тихая, поникшая и тоже плакала, но по совсем другой причине. Она была подруга Малуши с подворья княгини Ольги, знала князя с детства и горевала о нём искренне и сердечно. Узнать удалось немного: той холопке, что должна была прислуживать в трапезной, что-то подмешали, и она второй день маялась животом, нет, убивать не собирались, чтобы никого не насторожить, так, заболела вроде… Ключница поставила вместо неё новую, недавно привезённую из Киева. Та никого ещё не знает, но видела в трапезной гридня, по описанию на наших не похожего, смуглого, чернявого и кучерявого, наши-то все русые, но одет был, как наш. Он сказал, что должен проверить посуду… Его одежду и оружие нашли за большой укладкой 30 30 Укладка – ларь, сундук. Слово сундук тюркского происхождения и появилось в русском языке позже в сенях в дальнем углу, видно, сразу переоделся и ушёл…

– Но как он узнал, что князь пойдёт в трапезную, а не в гридницу?

– В гриднице тоже в княжьем кубке пару бесцветных крупиц нашли, лекарю отдали. В братине пусто, только в кубке… Я послал погоню в разные стороны, да ведь и он не дурак, понимает, что искать будем: или в Киеве затаился или ушёл уже далеко (да только знать бы куда: в Смоленск, в Византию, в леса?).

Сом своё дело знает, и сидеть зря не будет; девок отпустили, тех словно вымело из избы; безутешную ключницу боярин проводил до княжьего дворца и поспешил к умирающему.

Соборование закончилось, Владимир был в сознании, заговорил быстро, голос слабый, сбивчивый, но внятный:

– Охрану поставь, чтобы ни единая мышь не проскочила, чтобы в Киеве не узнали, что меня нет, чтобы Святополк не узнал да его сторонники, выпустят его из поруба 31 31 Поруб – темница , захватит стол княжеский, тогда беда! Меня вывозите ночью, хороните отай 32 32 Отай – тайно, тайком в Десятинной церкви, Иона уже всё знает. Всем говорите: болен князь… Да за Борисом пошлите гонца, Борису стол, он законный от венчаной жены, остальным уделы розданы, пусть не идут брат на брата, Глеб молод ещё, ему сидеть пока в Муроме, Борису стол…

Глаза князя закатились, он опять провалился в беспамятство. Боярин ужаснулся: как это так, Великого Князя Киевского хоронить как татя 33 33 Тать – разбойник безродного отай? Не бывало такого на Руси! Нужно было крепко поразмыслить. Оставив больного на лекаря и стражу, пошёл к боярам в Людскую палату, совет держать.

А Владимир провалился в ад, который создал всей своей жизнью. Жгучий стыд охватывал его, когда видел он картины своей молодости. Огненные языки запоздалого раскаянья жгли душу. И не было спасения от этого огня!

И хотя уверял его митрополит Иона, что осознанный, раскаянный и исповеданный грех прощается Богом, смертный страх острыми когтями впился в сердце и выдавливал из него жизнь… Бог, может быть, и простил ему, а он себе простил? Что будет с его детьми?! Что будет с Русью?!

Как ни люто было страдание его тела, а душой он маялся сильнее, понимая, что эти часы даны ему для осмысления всей жизни. Больше всё равно ничего уже не успеть. И он вспоминал, вспоминал, то холодея от ужаса содеянного (и тогда даже руки становились костяными и твердыми, и знахарь растирал и растирал их целебным настоем, пытаясь согреть), то покрываясь крупными каплями ледяного пота, то сгорая в огне невыносимого стыда, лицо его делалось свекольно-красным, а жар, казалось, прожигал тонкую рубашку…

Вспомнилось, как ребёнком, убежав на берег Славутича 34 34 Словутич, Славутич – славянское название Днепра; у греков – Борисфен, у римлян – Данаприс, у печенегов Днепр от своего дядьки Твердяты, старого изрубленного во многих боях дружинника, забрался в челнок возле берега, а тот вдруг поплыл по течению… Вёсла лежали на дне, да ребёнку пяти вёсен с ними не сладить. Долго разбирались потом, кто и почему не привязал… Но мальчик помнил только сначала свой восторг от плаванья, когда ракиты, вербы, бани, отроки, купающие коней (они-то и прибежали на подворье, когда узнали в лодке княжича) медленно проплывали перед его взором… Река текла величаво, широко, неторопливо, и он сидел очарованный, заворожённый этим движением… Тревога подступила, когда челнок стало выносить к середине, и он увидел, как мимо проплыла небольшая пристань в устье реки Лыбеди. Через некоторое время эта тревога сменилась паникой: чёлн уже несло мимо заводи, где в Славутич впадала речка Коник; он сидел, вцепившись побелевшими пальчиками в борт, и пытался понять, что теперь делать: плакать, кричать, звать на помощь, но кого? Река широка, берега пустынны… Холодея от ужаса, он вдруг заметил сзади лодку. Несколько пар вёсел взлетали над водой и мощно опускались, рассекая упругую гладь реки; лодка стремительно приближалась. Он уже видел солнечно-золотистые брызги с вёсел, испуганное лицо своего дядьки, слышал весёлый гогот младшей дружины…Лодка догнала челнок, мягко притёрлась к нему бортом, сильные руки гридня подняли княжича и посадили на колени Твердяты, молодой дружинник, упруго вскинувшись телом, перемахнул в чёлн и сел на вёсла. Они помчались против течения: вёсла дружно резали воду, капли брызгали в лицо, все смеялись, только дядька прижимал его к себе как-то особенно бережно.