Елена Семёнова - Ели халву, да горько во рту

– Я в монастырь уйду, – отозвался Родион.

– Ну, и дела… Постой, но нельзя же так сгоряча… Вот, поправишься и тогда решишь. Нельзя же так вдруг!

– Я всё решил. Я не могу и не хочу разрываться.

– Сомневаюсь, что твоя мать одобрит тебя.

– Мне очень жаль огорчать её, но ничего изменить я не могу. Она должна понять.

– Твой отец завещал тебе всё имение…

– Его унаследуете вы с Надей и ваши дети. Я буду только рад этому.

– Блаженный ты, Родька, ей-Богу… А как же Маша?

– Причём здесь Маша?

– Только не говори мне, пожалуйста, что ты не замечаешь того очевидного факта, что она тебя, дурня, любит.

– Я догадывался…

– Нет, вы только посмотрите на него! – воскликнул Володя. – Он догадывался! Да после того, как она выходила тебя, твоя святая обязанность жениться на ней! И почему бы нет? Кто мешает тебе быть простым священником, а не монахом?

– Меня влечёт именно монашеская стезя. Я очень люблю Машу, но только как сестру. Меньше всего я бы хотел причинить ей боль, но что я могу поделать? Обмануть себя и её? Бога-то не обманешь. Судьбу не обманешь. Редко кто может чётко увидеть свой путь, но, увидев, нельзя уже отклоняться. Мне это видение даровано, как же я посмею свернуть?

– Что ж, я в таких делах не советчик… Ты у нас всегда был птицей небесной, а я человек земной. Стало быть, монастырь?

– Если получу благословение, монастырь.

Звон разбившейся посуды прервал разговор двух друзей. Родя приподнял голову, и увидел в дверях Машу, спешно собирающуе осколки битой посуды. Владимир бросил на друга выразительный взгляд, но тот лишь вздохнул и отвёл глаза…

Алексей Львович Каринский медленно листал семейный альбом, составляемый им в течение всей жизни. Под потёртым кожаным переплётом была собрана вся его жизнь: письма его и к нему, фотографии, рисунки детей и жены, засушенные цветы и листья, бережно хранимые последней, записки, дневники…

Каждая мелочь пробуждала в старике воспоминания о давно минувших годах, о людях, с которыми сводила жизнь, и которых уже давно не было на свете.

Только что он беседовал с женой Володички. Милая девочка, правда, кажется, не очень образованная. Но откуда бы взяться серьёзному образованию? Её отец, купец, считал его излишним для молодой девушки. Да и для сыновей тоже. Пусть бы дело своё знали, а чужое без нас управят… Но мила. Бель флёр 28… И Володю любит. А это самое главное. Недостаток образования – дело поправимое. А, может, и не так нужно оно? Современные девицы, начитавшись умных книг, заняты разной чепухой… Никакой наивности не остаётся в них, одна лишь антитюда 29да аплон 30… А, впрочем, откуда ему, Каринскому, знать, каковы нынешние барышни? Когда он видел их в последний раз?

На новой странице альбома Алексей Львович обнаружил открытку с изображением Иоганна Штрауса и программку концерта в Царском Селе. Жена была очарована приезжим музыкантом, некоторое время эта открытка стояла в её комнате на комоде, вставленная в изящную рамочку. Ах, какие дивные были вечера в Царском! Какая дивная музыка звучала! Се манифик 31…

Каринский постучал пальцами по столу, вспоминая мотив полюбившегося вальса, и улыбнулся. Вот бы свозить Машеньку в столицу, показать ей места своей молодости… Ведь она так мало видела! Но стар, стар Алексей Львович. Не по летам ему уже такая поездка. Если бы хоть жив был кто-нибудь из старых друзей. Но нет, они давно спят вечным сном…

– Счастлив, кто долго жил и дожил до того,

Что празднует он день рожденья своего

Пред собственным судом и ближних не краснея;

Кто днями, как плодом обильным, тяготея,

Дать промыслу готов отчёт в прошедшем дне… 32– вздохнул Каринский, откидываясь на спинку кресла.

В этот момент в комнату вбежала Маша с раскрасневшимся лицом, по которому Алексей Львович тотчас понял, что случилась какая-то беда.

– Господи, дитя моё, что с тобою? На тебе нет лица!

Маша опустилась перед стариком на колени и, уронив голову, заплакала. Каринский погладил её дрожащей рукой по голове:

– Душечка, Машенька, успокойся ради Христа… Я не могу видеть твоих слёз… Расскажи мне, что случилось? Не молчи! Тебя кто-то обидел?

Маша подняла заплаканное лицо и, не глядя на деда, выдохнула:

– Он решил стать монахом, дедушка… Он оставляет нас… Он меня оставляет!

Алексей Львович промокнул платком лоб, не сразу найдясь, что ответить. Как же это не заметил он, не догадался… Искал внучке жениха, и не видел, что её сердце уже занято… Бедная девочка!