Юлия Ли - Дети рижского Дракулы

Себя же Соня считала вольной птицей, в любую минуту готовой сорваться и унестись вдаль, послав гимназию к чертям, хотя успешно носила маску парфетки – прилежной ученицы, будучи в своих фантазиях настоящей мовешкой. Она не видела себя ни русской, ни латышкой, ни еврейкой. Со своей картавостью фантазерка Соня предпочитала быть француженкой, может, писательницей, как мадам де Сталь или Жорж Санд, или мрачным частным сыщиком, как Дюпен, или отважным путешественником, как Филеас Фогг.

Спустившись с крыльца гимназии, свернув с бульвара Наследника, она шла по Александровскому бульвару, мимо гостиницы «Империал», размахивая портфелем, продолжая глазеть на свою фигурку в темной гимназической форме с черным передником, мелькающую, точно персонаж из зазеркалья, в многочисленных витринах магазинов, лавок и высоких окнах кафе, раскинувших столики под изящными маркизами. Она никогда не шла домой по короткой дороге через Мариинскую улицу. Обходила кругом весь бульвар Наследника, следом гуляла по зеленому Александровскому бульвару, любовалась цветами у лавки Рауске, заходила в Стрелковый парк, чтобы поглазеть, как ведутся работы по сооружению павильонов к Всемирной выставке, и только потом шла на Паулуччи.

А нынче замедлила шаг у Венской кондитерской, борясь с искушением купить булочку с бело-розовой блестящей глазурью. Отец небось дожидается голодный, мама еще не пришла: ее портняжная мастерская располагалась в доме Рейдлиха со входом со стороны Бастионного бульвара, рядом с мастерской Гросса, изготавливающего мужское платье. Раньше семи мадам Каплан домой не являлась. Она закончила курс по изготовлению дамских костюмов, верхних платьев и черчению эскизов, с ночи до утра работала в мастерской на пару с двумя помощницами и очень обижалась на Соню, что между портняжьим делом и книготорговлей дочь выбрала второе.

Что делать, если книги любишь больше, чем платья? Любовь к платьям всегда заканчивалась слезами, поскольку наряды редко когда сидели ладно. А для того чтобы они сидели ладно, приходилось ограничивать себя в походах в Венскую кондитерскую, мимо которой Соня ходила ежедневно по два раза на дню. Книги никогда не требовали таких жертв.

После хлопот на маленькой кухне на втором этаже Соня осталась, по обыкновению, одна за прилавком, отец поднял стопку книг, упакованную в плотную вощеную бумагу и перевязанную двумя слоями бечевки, и, кинув за плечо, что вернется не ранее восьми, хлопнул дверью. Его уход проводил звон дверного колокольчика.

Соня любила эти тихие часы уединения среди полок с книгами. Она снимала ботинки, надевала теплые шерстяные носки и домашние туфли – в магазине всегда было прохладно, книги не терпели высоких температур, – распускала тугую гимназическую прическу, заставляющую ныть голову, заплетала небрежную косу и, поленившись сменить форму на домашнее платье, обходила с лейкой все кадки, расставленные маменькой в день, когда лавка перешла от деда к отцу. Книжный магазин Каплана был тем особенным, что утопал в листве гибискусов, фикусов, лимонного дерева и монстер, которые, по словам маменьки, поглощают яды, выделяемые книгами.

Насытив влагой зеленых монстров, Соня принималась за любимое. Разбирать книжные завалы было ее тайным удовольствием. Она брала корзину, складывала в нее многочисленные издания, которые повытаскивали покупатели, разбросанные на прилавке, у витрин, на столиках в уголке для чтения. Обходила стеллажи, взбиралась на лесенку и расставляла книги по местам. Иногда она останавливалась у стекла и глядела, как по весне шумел Верманский парк на углу Суворовской улицы, как медленно тянула лямку конка, как обгоняли ее пешеходы, коляски и двуколки, садилось солнце, окрашивая пол в магазине нежно-персиковым, будто глазурь на булочке из Венской кондитерской.

Если повезет сегодня и останется немного времени, а тишину не нарушит случайный посетитель, она усядется с чашкой чая в кресло у витрины, в углу которой цветет лимонное дерево, подожмет продрогшие ноги под себя, достанет недочитанный роман юной Мэри Шелли про изобретателя и наконец узнает, смог ли Виктор Франкенштейн смастерить своему детищу подружку.

Но едва успела Соня прибраться на прилавке, разобрать коробку с новыми каталогами, сложить открытки, как колокольчик звякнул вновь.

Наверное, отец. Соня даже не подняла головы, все еще лелея мысль о Франкенштейне. Николай Ефимович был очень забывчивым и наверняка за чем-нибудь вернулся. Но слух ее поразил звук других, не отцовских, но в то же время до ужаса знакомых торопливых шагов. Сердце сковало страхом, потому что эти шаги не предвещали ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего.