Prai'ns - По Соображениям Совести

– Я в порядке, – натягивая улыбку до ушей, отвечал он, – Я в порядке, дружище, – он похлопал его по плечу.

Они обнялись.

– Как твоя? – в инерции радости вопрошал Томас, – Успокоилась?

– Моя?.. – он отвел взгляд, на секунду теряя силы держать улыбку, но, сквозь мгновение, вновь его возвратив, ответил – Моя в порядке. Будет в порядке. Наверное, поедет к родителям. Не знаю. А твоя?

Томас усмехнулся, довольно раскрывая свою белоснежную улыбку. Он достал чемодан, который, можно было бы подумать, держится закрытым лишь благодаря неведомой божественной помощи, немного раскрыл его, и, мгновенно, благодаря своей нечеловеческой силе, его прикрывая, позволив оставаться Гансу шокированным, в некоторой мере совершенно выбитым от его содержимого.

– Зачем? – в этот раз ему не стоило даже имитировать улыбку. Он был готов сорваться со смеху. Моментально, – Просто скажи мне, зачем тебе, прости боже, зачем тебе целый чемодан еды?

– Моя знает, как сделать мужчину счастливой, – он не отнимал с собственного лица улыбки.

– Боже мой, Томас! – он вскинул руки вверх, затем, отбросив к поясу, огляделся, – Томас, она ведь стухнет! Да там на целую роту еды, Томас! Твою же мать! Как ты это съешь?

Он продолжал стоять, улыбаясь, будто бы большее удовольствие ему приносила реакция его друга, будто бы ему больше нравилось казаться необычным, в некоторой мере безбашенным в его глазах, нежели наслаждаться пищей, что была так необычайно упакована в его чемодане.

– Ты знаешь меня, – он все еще раскрывал улыбку, что, кажется, была готова растянуться далеко за грани ушей, – Хорошие мальчики должны хорошо кушать. К тому же, думаешь, я тебя обижу? Займем соседние места. Разделим. Как тебе план?

– Знаешь, – он артистично вскинул руку к подбородку, поддерживая ее другой, – я тебе точно скажу, не знаю, как дальше будет наступать война, но ее начально, как минимум, мне уже очень нравится.

III – Tumba Belli

Это был сказ о жизни.

Нельзя было бы себе даже представить, будто бы в этом, по современным меркам, городе, могло стоять великое напряжение. Люди бродили, бежали, некоторые, даже, умудриться можно в такое время, гуляли. Наслаждались. В одной стороне, – влюбленная парочка, немудренно придерживая друг друга за руки. В другой – те же влюбленные. Лишь постарше. Намного постарше.

Оглядываясь друг на друга, пронизывая, как гром проникает сквозь облака, самих себя, никто бы никогда не мог представить, что за ласковым взглядом, взглядом фамильярности и чего-то более знакомого им самим, чем дежавю, что всегда понимают мастера, всматриваясь в лик новоприбывших учеников, наблюдая за их рвением, в котором они рано или поздно всегда узнают самих себя, никто не мог себе представить, что контекст, что инициация подобных мыслей, которые, как можно было бы себе представить, всегда должны служить благу, правде, возвышению и народолюбию, имели под собою корни сомнения и страха. Они оглядывались друг на друга так, будто бы никогда не возымеют более возможности увидеться вновь. Они жили, наслаждались, лишь от того, что не могли знать, когда оборвется их жизнь.

Напряжение будто-бы зависло в воздухе. Любой неподготовленный человек, если в то время можно было бы представить себе наличие подобного, легко узнал бы себя купленным столь странным, необычайным дружелюбием и человеколюбием. Но никогда, совершенно никогда, ни один, пусть даже самый сообразительный человек, опьяненный столь необычайной ловушкой, ни в жизнь он не окажется в способности разгадать столь простую тайну человеческой доброты.

Каждый из них знал, что должно будет произойти. Каждый из них знал, что произойдет. Никто не знал, когда. Никто не знал и одновременно все всё знали.

Само предчувствие смерти дарует от нее освобождение.

– Ты должен отсюда уйти, – мягким, совершенно уставшим голосом проговорила она, – Прошу тебя. Они проводят эвакуацию.

Женщина в годах, что уже совершенно не могла иметь права называться молодой, но совсем немного не доходила до звания старушки, почти что умерщвленная морщинами, удерживала его руки, прижимая их к собственной груди.

– Я не сделаю этого, – он отпрянул от ее хватки, легко отталкивая ее, отходя к окну.

Мальчик, еще не мужчина, но уже совершенно не юнец, начинающий терять детские очертания лица, и все больше и больше, совершая подобные взрослым поступки, грубеть, сложил руки на поясе, всматриваясь в очертания прохожих

– Прошу тебя! – она безнадежно вскинула к нему руку