Prai'ns - По Соображениям Совести

Он кивнул ему в ответ.

На следующий день никто не пришел. На следующий после следующего – тоже. Тем временем незваный гость постепенно приходил в себя. Один раз ночью, почувствовав себя особенно отлично, он, будто действуя во сне, а может быть и находясь в нем, ибо никогда не возможно отличить, что есть явь, а что есть сон, вскочил, сбросил с себя все, и, с безумными глазами, слюнями, вытекающими с его рта, набросился к двери, выбегая на мороз.

И выбежал бы. Если бы не Ян, что так удачно подхватив своего гостя, что, ощутив на себе внешнее воздействие, мгновенно ослаб, позволив отправить себя прямиком в постель.

– Как тебя звать-то? – Ян протянул ему деревянную тарелку, вдоволь набитую супом, с выпирающей из нее не менее деревянной ложкой. Его нога спешно тарабанила по полу, отзываясь глухим звоном по всей избе.

– Was? – Немного медлительно, будто бы, если бы он не приходился в ослабленном состоянии, он подбирал слова, но на самом деле лишь старался избежать лишнего головокружения, – Ich kann verstehen dich nicht

– Боже! – он вскочил со стула, немного прокружил вокруг него, схватившись за голову, прорычал он, – Это бессмысленно! Зачем я только пытаюсь…

Он схватился за кулаки. Вцепился в них, держался, покуда не покраснел. Пока они не начали дрожать. Он стоял, подобный кипящей воде, или, точнее лаве. Кажется, даже немец, еще не окончательно пришедший в себя, с легкостью смог ощутить эту энергию, эту великую силу ненависти, кипящую внутри Яна. Это противоборство легко было сравнимо с неистовой волной, несущейся в прибое и высокими, гордыми и надменными скалами. Оно настолько же сокрушительно, настолько же величественно. Настолько же вечно. Фундаментально. Всякая война всегда есть внутренняя. И она никогда, даже если приносит смерти, даже если реформирует всякий мир, никогда не выходит за пределы, уставные границы – человека.

– Meine heisse ist Hans, – вдруг начал он, будто перебирая слова, раскрывая глаза от страха, – Ich komme von…

– Что ты сказал? – припав к его кровати, не позволив кончить предложения, устремив взор на своего гостя, пробормотал Ян, – Повтори! Что ты сказал?

Гость будто сжался. Он схватился за собственное импровизированное одеяло, прижимаясь к углу кровати, стараясь отползти от хозяина как можно дальше.

– ich bin bewaffnet! – прощебетал он, стараясь выдавить хоть каплю грозности, – Was ist los?

– Бесполезно! – вновь отпрянув от своего гостя, махнув в его сторону рукой, пробормотал Ян

Недолго пришлось ждать прихода кавалерии. Конечно, с огромной задержкой. Конечно, как, наверное, всегда и было в правлении коммунистов, не выполняя собственных обещаний. Но прибыли.

Многие представляют себе представителей НКВД как одних из самых крепких и закаленных бойцов. Может быть в центрах, в Москве, или оных приоритетных для государства поселениях подобные и есть. Но уж точно не в местах, где находятся они.

Двое мужчин – верно. Обросшие бородой. В скромных, крестьянских одеяниях. В главе с той самой девушкой.

Они вошли внутрь, не церемонясь. Чуть ли не выбив дверь избы, дожидаясь, когда ее хозяин ее откроет, они оттолкнули его, пропуская даму вперед.

– Вот он, – указывая пальцем на укутанного немца, лежащего к ним спиной, проговорила она.

Те, в свою очередь, переглянувшись друг с другом, поначалу замешкали. Отличными от представителей комиссариата центра они были не только в телосложении, но и менталитете. Для людей, недавно вышедших из крестьян, проявлять жестокость к раненным, пусть даже и противникам было противоречие их русскому духу. Но, обнаружив поддержку друг в друге, они, нисколько не стесняясь, стянули с него одеяло, насильно поставив его на ноги.

Ганс пробудился мгновенно. Его глаза, расширенные от страха, всматривались в обстановку. Он, кажется, не видел двух мужчин, что дергали его, стараясь ухватиться за него как можно удобнее. Но, можно сказать с уверенностью – он чувствовал. Кем он бы ни был, он все еще оставался солдатом немецкой военной машины. Рефлексы, мышечная память. То, что закалялось так долго, буквально всю его жизнь – никогда не сможет пропасть в долю мгновения.

Страх отступил. Его глаза, поникшие и ослабшие, загорелись. Он немедленно вырвался, в два прыжка оказавшись в углу избы. Еще через мгновение в его руках сверкал пистолет Люгера.

Кажется, огонь в его глазах затуманил не только его зрение. Все его сознание было приведено в боевую готовность. Палец, нисколько не медля, прижался к курку. Прогремел грохот двух выстрелов. Но, кажется, он не был таким шумным, как спешное падение двух гильз на деревянный пол избы.