Далия Трускиновская - Кот и крысы

– Как сие возможно? - строго спросил Архаров. Батюшка развел руками - семинарский курс греческого он давно позабыл, только про имена кое-что и помнил.

Архаров подумал, что дармоед, носящий чуть ли не одно с ним имя, не безнадежен, но брать его на Лубянку, разумеется, не стал, а поселил у себя в доме. Тут и обнаружились в нем камердинерские таланты - умение причесать, даже побрить, было известно и ранее, а прибавилась страстная любовь к одежде. Архаровские кафтаны, мундиры, камзолы, шляпы, епанчи, штаны и чулки он прямо холил и лелеял.

Князь был приветствован поклонами и со всей приличествующей суетой задержан на несколько минут - как если бы Архаров, на манер записной щеголихи, должен был встретить гостя непременно во всеоружии свеженького кружевного наряда. Сие означало - притащился не ко времени. Может, там сейчас из хозяйской спальни скоренько девку выпроваживают, а хозяин, чертыхаясь, натягивает штаны…

Наконец князь, пройдя чередой пустых комнат, кое-где оживленных одиноким стулом или канапе, препровожен был в знакомый кабинет, где стояли большие книжные шкафы с новенькими книжками, на русском, французском и немецком языках. Архаров, зная, как обставляют свои хоромы петербургские вельможи, решил - и у него будет не хуже. И Волконский видел, что, как туда все эти волюмы, из книжной лавки привезя, сгрузили, так более к ним и не прикасались - опять же, под стеклом стоят, даже пыль с них смахивать незачем.

Но только со шкафами и повезло. Прочая мебель торчала - с бору по сосенке. Шкаф-бюро для письменных занятий был, поди, старше самого Архарова, и расписан амурнымии картинками: голенькие нимфы едут слева направо на колеснице, в кою впряжен один-единственный лебедь, и тот - оседланный задастым купидоном. Мебель не то что в Москве - и в самом Санкт-Петербурге еще не стала обязательной принадлежностью хорошего дома. У иного вельможи, собиравшего за обеденным столом по сотне, а то и по две малознакомого дворянства, которое распознавалось у входа лакеями по наличию шпажонки, в гостиных не то что лишнего стула, а вообще никакого не водилось. Понемногу, взяв пример с государыни, господа выписывали мебель из-за границы или же растили своих мастеров. А пока предпочитали вкладывать деньги в наряды - кафтан-то, золотом шитый, при дворе наденешь, блистать в нем будешь, а резное кресло с собой туды не потащишь, следовательно, большого смысла в нем нет.

Впрочем, будь кабинет обставлен со вкусом, будь все в нем подобрано по цвету и отделке, сам хозяин смотрелся бы там чужеродным и огорчающим взор явлением. А так - вроде и ничего.

Архаров, нечесаный - прямо удивительно, что за ночь успевают натворить вьющиеся волосы на человеческой башке! - зато в дорогом, лазоревом, турецкой ткани, шлафроке, с витым золотым шнуром поперек пуза, украшенным толстыми кистями, ждал князя, всем видом являя безмятежность недавно проснувшегося человека и радушие московского барина - каковым сделался совсем недавно. Хотя трудновато ему с этакой хмурой длинноносой образиной радушие являть - так подумал князь, при всем своем жизненном опыте испытывавший при взгляде с обер-полицмейстером глаза в глаза некое беспокойство - как если бы соврал и был безмолвно прихвачен на том вранье…

Впрочем, они ладили. Оба оказались тут по решению графа Григория Орлова - когда после чумного бунта 1771 года государыня вздумала, и правильно вздумала, поменять всю московскую головку, он тут же присоветовал поставить градоначальником князя Волконского. Самому ему оставаться генерал-губернатором было не с руки - он торопился в Санкт-Петербург восстанавливать крепко пошатнувшееся фаворитское положение. Ведь до чего дошло - мало того охлаждения, которое явно показала ему государыня накануне московской чумы, устав от его проказ и дурачеств, так еще верные люди донесли - когда он в Москве обретался, бунт унимал, в Санкт-Петербурге все было готово к тому, чтобы при первой же весточке о его погибели тут же начинать служить панихиды. А вот как вернулся победителем - так и вновь был обласкан от души!

Князь был срочно вызван из Польши, где служил послом, и получил новое, несколько неожиданное назначение - взамен сбежавшего от чумы предшественника, старенького уже Петра Семеныча Салтыкова. Шестого ноября состоялась прощальная аудиенция, и в тот же вечер князь отправился принимать Москву из орловских рук. Тогда же и познакомился с малоприятным на вид преображенцем, почти полковником, которого Орлов прежде, чем ускакать в Санкт-Петербург за почестями, представил ему московским обер-полицмейстером, с лучшими рекомендациями. Этого тоже не столько государыня, сколько он сам на новую должность определил, и тоже взамен беглеца, кинувшего чумную Москву на произвол судьбы обер-полицмейстера Юшкова.