Далия Трускиновская - Блудное художество

Архаров поднес к носу, понюхал - пахло приятно.

– От скуки затеяла? - догадался он.

– От нее, матушки…

Отдернув занавеску, Марфа показала две немалые бутыли прозрачного стекла с мутноватой жидкостью.

Кто-то из приятельниц научил ее мастерить пахучее снадобье. Архаров проявил любопытство и услышал способ: уложить цветы в простой глиняный горшок, пересыпая их обыкновенной солью, закупорить и снести тот горшок на сорок дней в погреб; затем вывалить содержимое в сито, дать образовавшейся жидкости стечь и выставить ее в бутылке на солнышко, чтобы за месяц отстоялась и очистилась.

– Шла бы ты замуж за Клавароша.

– Не зовет.

– А коли позвал бы?

– Полагаешь, замужем мне веселее будет? - Марфа вздохнула. - Сударь мой, Николай Петрович, да у меня уж внуков четверо. Еще годочка два погуляю - и поеду к дочке внуков нянчить.

Архаров ужаснулся при мысли, чего может натворить Марфа за эти два годочка, когда ей надоест возиться с домашней парфюмерией.

Но уже потом, сидя в карете, он подумал: еще страшнее будет, когда эта проказница откажется от всего своего опасного баловства и засядет дома с внучатами добродетельной бабкой. И сказал себе, что этого допускать никак нельзя. Вон Марфа не раз говорила, что они с государыней ровесницы, а государыня еще в такой поре и в таком бойком настроении, что не одного фаворита введет в телесное изнеможение.

От Марфы он поехал к Суворовым. Настало уж время наносить Александру Васильевичу положенный визит.

Обер-полицмейстер поздравил счастливых родителей с рождением и с крестинами дочки Наташеньки, выразил соболезнование касательно смерти старика Суворова. Александр Васильевич был порядком удручен и как раз придумывал, каким бы памятником украсить могилу. Ему пришло на ум, что слов не надобно, а довольно суворовского герба - герб же был самые боевой: щит разделен в длину надвое, в белом поле - нагрудные латы, в красном поле - шпага и стрела крест-накрест, корона - дворянская, а над ней - обращенная направо рука с плечом в латах, замахнувшаяся саблей. Архаров согласился - и без слов понятно, что под таковым гербом может почивать только Суворов.

Он сказал кумплиман Варюте, уже почти оправившейся после родов, и в том кумплимане почти не было лести - она действительно похорошела. Возможно, и Дунька, родив, станет чуть иной - любопытно бы наблюдать эти перемены в Дуньке…

Наконец он собрался с духом и поехал к ней объясняться.

Карета катила по Ильинке, мимо нарядной публики и модных лавок, и Архаров, глядя в окошко, усмехался - надо же, как ожил этот мир с приездом государыни. Еще ему было весело оттого, что он представлял себе заранее Дунькину радость. Быть на содержании у богатого, знатного, чиновного человека, не старца, а в самом соку - разве не такова мечта всех этих легкомысленных девок, которые на женихов из своего сословия по молодости и глупости смотрят свысока.

– А у меня радость! Меня на содержание взяли! - воскликнула в давнем воспоминании юная и счастливая Дунька. Уцелела после чумного барака, из комнатушки в доме госпожи Тарантеевой перепорхнула в хоромы - со своей гостиной, со своей дворней! Недоставало лишь того, что дал ей той забавной ночью молодой московский обер-полицмейстер… и ведь щедро дал, от души, грех жаловаться…

Опять же, и Дунька умеет ему угодить. И не девочка - двадцать второй год пошел, по возрасту вполне ему соответствует. Весьма, весьма разумное будет сожительство…

А вздумает Дунька дитя родить - и дитя без заботы не останется. Открыто такого отпрыска признать обер-полицмейстеру не к лицу, но коли родится паренек - получит нужное воспитание, будет определен в службу, коли девочка - найдется из чего справить ей приданое.

И вновь явился внутреннему взору образ - толстенькое дитя бегает по заднему двору особняка на Пречистенке, и вся дворня норовит его приласкать и обиходить. Не пропадет дитя! Вечером, возвращаясь со службы, можно будет зайти в детскую, расспросить няньку, положить поверх одеяльца лакомство - конфект в цветной бумажке, пряник или просто апельсин… ибо не скоро настанет день, когда с младенцем можно будет потолковать о его шалостях и проказах, об уроках и обновках…

Размышляя так и радуясь собственной решительности, Архаров рассеянно глядел в окошко экипажа и отметил красивого рослого вороного, как мрак загробный, жеребца, которого держал в поводу верховой берейтор. При том же берейторе был и вороной мерин, немногим помельче, в белых чулках. Оба - с тем особым лебединым изгибом шеи, что так ценился любителями конских бегов. Под берейтором - также вороной конек, также хороших кровей. И кони стоят мирно - все трое, видать, с одной конюшни.