Виктор Татаринов - Под ризой епископа

— Дядя Митя, вот он! Тот самый. Его я видел у приезжего, — кричал он сверху.

— Прыгай! — скомандовал Ковалев.

Мальчик смело спрыгнул вниз и подал кнут Ковалеву. Димитрий стал внимательно осматривать кнутовище, и рассказ Васи начинал звучать несколько иначе и, говоря юридическим языком, мог подтвердиться вещественным доказательством. Но кто же тот человек со шрамом и какая связь между ним и Кожевиным, не случайность ли это? Как кнут неизвестного мог оказаться в руках бригадира? Все еще сомневаясь, он спросил:

— Вспомни, Вася, ты больше никогда и ни у кого не видел таких вот кнутов? Ведь многие делают кнутовища из черемухи.

Вася задумался. Они шли улицей села, и вдруг Вася остановился:

— Кажется, с таким вот кнутом к бабке Аксинье приезжал мельник Сидоров.

Вот так штука! От удивления Ковалев чуть не присвистнул: кочующий кнут, знатный кнут. Одним словом, общий кнут. Мистика-фантастика. Нет, не может быть столько одинаковых кнутов. Так что следует допросить по этому поводу Сидорова. Что скажет он?

Егор Григорьевич Сидоров жил на Горском хуторе, недалеко от мельницы, в большом пятистенном доме с резными наличниками.

Пойменные луга серебрились росой, пахло разнотравьем. Рано утром, миновав плотину и поднявшись на взгорок, к дому, Ковалев привязал коня к железному кольцу на сосновом столбе ворот, постучался. По блоку, гремя цепью, заливаясь лаем, из глубины двора к воротам подкатилась огромная лохматая собака. Хозяева открывать не спешили. Ковалев повторил стук, в ответ еще громче залаял пес. Из дома по-прежнему никто не выходил. Димитрий зашел в палисадник и постучал по стеклу окна. Во дворе кто-то цыкнул на собаку.

— Чего надо?

— Из ГПУ, — ответил Ковалев.

Тотчас звякнула щеколда, в калитке показалась заспанная и давно небритая физиономия мельника.

— А, товарищ уполномоченный! — от Сидорова несло сивушным перегаром.

— Дело есть, гражданин Сидоров, — тихо сказал Ковалев.

От его спокойного голоса волнение мельника улеглось.

— Милости просим, — настежь отворил он калитку и посторонился. — В моем доме завсегда рады гостям, проходи, проходи, гражданин-товарищ.

По тесовому настилу они прошли к высокому крыльцу и поднялись в избу.

— Присаживайся, — хозяин поставил полумягкий стул возле стола, а сам поспешил за перегородку, откуда вышел с двумя гранеными стаканами. — Марфа! — зычно крикнул он в горницу. — Приготовь на стол, да из подполья принеси, што покрепче.

Хозяйка без единого слова прошла в сенцы. Вскоре на расшитой скатерти появилась холодная курятина, соленые огурцы, капуста и четверть самогона. Сидоров наполнил стаканы.

— Первач, — он ногтем постучал по бутыли и гордо добавил: — Для особо уважаемых гостей держу про запас. Только таковых-то, прямо скажу, не прибивалось к нашему шалашу.

Ковалев в это время рылся в своем планшете.

— Ежели, гражданин начальник, — продолжал мельник, — ты по какому ни то делу, то у меня закон один для всех — сначала подкрепиться, потом и разговор идет проворнее. Все однако расскажу что могу. А пока мне подлечиться малость надо: башка трещит, спасу нет. Ну, давай выпьем по одной-то. Будем здоровы! — и он степенно опрокинул стакан и удовлетворительно крякнул. — Всяк выпьет, да не всяк крякнет. Хороша! Да ты, я вижу, даже не пригубил. Обижаешь.

— Не пьющий я, Егор Григорьевич.

— Не поверю, — признался Сидоров, — ей богу, не поверю, хоть клянись. Не пьют только те, кому не подают да у кого денег нет. А мы, слава богу, пока живем, душу не морим. Ну, уважь, гражданин начальник, выпей, — настаивал он. — В теперешние-то времена все хлещут почем зря. Я скажу так: пусть пьют по-людски, у кого ум не пропит. А вот, к примеру, сосед у меня квелый, во рту ни единого зуба, хозяйство — ни кола ни двора, так он последний грош отдаст за выпивку. А почему? Жрать-то, говорит, мне все одно нечем, потому как зубов нет, а самогон жевать не надо.

Ковалев понял: хозяин не отстанет, взял стакан, чокнулся и чуть-чуть пригубил.

— Сильный же ты мужик! Как тебя хушь кличут-то?

— Димитрий.

— А по батюшке?

— Молод еще, рано по батюшке величать.

— Одобряю таких, давай пять! Ты мне навроде как сынок.