Юлия Яковлева - Небо в алмазах

Дунула и звонко сообщила:

– Ну вот это – уже точно всё!

В руках у нее блестели круглые плоские коробки.

– Всё?! – не удержался Зайцев – Фильм с участием Метель был же мильён, не меньше.

Барышня пожала плечиками.

– А зачем вам эта рухлядь? К тому же без звука, – тотчас сунула она свой прелестный носик куда не следует. – Вы из уголовного розыска? Это правда?

– А что вам еще рассказать?

Глазки загорелись. От белого прямоугольника на кукольное личико ложился лунный свет. Не хватало только пения соловья.

Он кивнул на коробки.

– Я думал, девушкам нравится кино.

– Нравится. Только не такое же старье. Мы и сами не знали, что эти фильмы у нас на складе валяются. Разве это кино? Дергаются и кривляются, как обезьяны. В кино мне нравится Мэри Пикфорд. И Дуглас Фэрбэнкс. Он душка. И Лиллиан Гиш. Вы смотрели «Сломанные цветы»? Даже не страшно, что без звука.

«Старое, – подумал Зайцев. – Вот и мы думали: Варя – старуха».

– Смотрели или нет?

Если вдуматься, она не так уж отличалась от Зои внутренне. Во всяком случае, у Зайцева появилось знакомое чувство, что на голову надели ведро и бьют по нему черпаком.

– Не смотрели?

Котировки Зайцева в ее глазах упали еще ниже – он с удивлением обнаружил, что им вообще было куда падать.

– Да и это не важно. Вот вы лучше через год к нам придите. У нас через год знаете, что здесь будет? Холливуд! – Каждый слог сочно лопнул у нее во рту, как виноградина. – Вы знаете, что такое Холливуд? Город, где нет ничего – только одни сплошные кинофабрики. Идете в магазин, а там Дуглас Фэрбэнкс. В парикмахерскую – а там Мэри Пикфорд. В булочную – а там Лиллиан Гиш. Только никому они уже не интересны будут.

– Все будут смотреть на вас? – не удержался Зайцев.

– Зачем же? Ну, может, и на меня, я не знаю… Не в этом ведь дело. Звук! Вот что главное! Теперь все фильмы будут говорить. Петь! И играть на инструментах! Здорово, правда?

Если Горшков молчал, как кремень, то из его секретарши информация извергалась водопадом.

– Это как, весь Ленинград покроется кинофабриками?

По ее лобику пробежало презрение.

– Вы не знаете, что такое Холливуд. Нет… Не Ленинград, – терпеливо начала разъяснять она, но с таким видом, что вот-вот потеряет это терпение. – А где-нибудь на Заливе. Может, Петергоф. Или Детское… Если нас, конечно, не опередят москвичи. Никому не говорите. Это разбойники с большой дороги. И главарь у них, к сожалению, товарищ Шумяцкий.

«То-то товарищ Горшков ждал нападения из Москвы», – вспомнил Зайцев.

– Что, хотят первыми захватить Петергоф и покрыть его кинофабриками?

– Пф! Не скажете? Вы умеете хранить секреты?

Разговор с болтливой секретаршей Горшкова быстро его измучил. Сил хватило только на кивок.

– Гагры. Крым. Природа им, видите ли, здесь не такая. Климат не нравится. Натура якобы плохая. Они бы и «Музыкальный магазин» себе захватили. Если бы товарищ Горшков не отбился.

Зайцев вспомнил нервную собранность директора: «И по-видимому, битва не завершена». А девицу спросил:

– А чем плохи Гагры? Вы не хотите жить в Крыму?

Она смерила его презрительным взглядом. Нет ничего хуже, чем спросить у ленинградской девушки, даже очень глупой, не хочет ли она жить не в Ленинграде.

– Вы меня отвлекаете, – сухо отрезала она, подхватила глухо звякнувшие шайбы, поволокла в аппаратную.

Через несколько минут по натянутому полотну опять пошел снег.

То ли оттого, что болтовня секретарши его все-таки проняла, то ли просто сбила с настроения, но теперь происходящее на экране и впрямь казалось Зайцеву старомодной чепухой. Грим смешным, движения – обезьяньими, а то, что никто не разговаривает, – дурацким розыгрышем.

На полотне теперь показывали светскую сцену. Фикусы и волосатые пальмы в кадках. Он с блестящими напомаженными волосами хватал за руки ее. Она отворачивалась. А из-за фикусов глядела соперница. Сцена казалась Зайцеву смутно знакомой.

«Не мог же я видеть эту фильму?»

Зайцева отвлек шорох. Шорох бархатной портьеры по сю сторону реальности. Шепот. «Да агент ушел уже». – «Погодите». – «Ушел. Горшковская секретутка сказала… Да не будьте вы такой нервной». – «Вы сошли с ума: вон, кино лучше смотрите». – Хихиканье. «А если из аппаратной увидят?» – «Не увидят». – «А агент точно ушел?.. Ах, не так, постойте, я сама расстегну». – Опять хихиканье.

На экране ломали руки и пучили глаза, замирая в позах – иероглифах отчаяния, – даже не представляя, как скоро превратятся в посмешище.