Юлия Яковлева - Небо в алмазах

– Идите сами.

Только этого мне не хватало.

– Вы сошли с ума! Вставайте.

Запорожец подполз ко мне на коленях:

– Отдайте.

Потянул за подол:

– Отдайте.

– Вы получите. В Озерках.

Взгляд у него стал до того безумный, что я поняла: это не матрос, другой раз мне уже не повезет. Я подняла короб над головой и, задержав дыхание, чтобы не попала ядовитая пыль, опрокинула его содержимое: красивым снежным рукавом.

С воем Запорожец бросился ловить, собирать этот иней.

Вот она, печальная жизненная правда: никогда не стой между наркоманом и шприцем. Даже выбирая между жизнью и смертью, наркоман все равно выберет наркотик.

Я уже нашла то, что нужно: валенки, очевидно, принадлежавшие печнику или кучеру, стояли в самом углу. Даже воры на них не позарились.

Я поставила в них ноги, как в ведра. Воняли омерзительно. Но ступни мои сразу же охватило колючее тепло.

На пороге я оглянулась. Запорожец зубами уже тянул на себе рукав. В руке был заряжен шприц. Рукав не поддавался, и Запорожец всадил себе иглу в ляжку – прямо через штанину. Отвратительный хруст кожи под иглой. Надавил поршень. Вынул. И обмяк. Меня охватил задор. «На память, – подумала я. – О маленьком приключении». Я шагнула к телу – мутные глаза меня видели и не видели. Стащила с красной руки перстенек-печатку.

Когда я пришла на Каменноостровский, в белом свете дня… А впрочем, достаточно того, что я пришла к себе на Каменноостровский.

– А если вранье все это?

– Вранье в таком случае ловкое. На правде обильно замешанное. История с утопшей Лидией, например. Довольно похоже. На моей уже памяти случилось. И утонула больно странно. И тело не нашли. И крематорий был. И трупы там неприбранные сжигали.

– Как же понять, правда или вранье?

– А надо? Факт в том, что сочинение это, правдивое или нет, многим своим героям и героиням сейчас способно поломать карьерку. Если не жизнь. Артисточка с фальшивыми сиськами, например, это Вера Гиацинтова, ведущая актриса МХТ. Муж нарком.

– Ну, сиськи это же просто смешно.

– Обхохочешься. Товарищу наркому особенно… Хорошее произведение. Если не сиськами пришибет, так князем Ахтынцевым.

– Но ведь всегда же можно сказать: вранье это, товарищи.

– А товарищи на это: дыму без огня не бывает.

Они расчистили диван (на нем развалился Зайцев) и большое кожаное кресло с тиснением (в него погрузился Нефедов) и теперь негромко совещались среди полированных глухонемых свидетелей.

Нефедов поразмыслил:

– И Матвей Петрович этот… Зачем он рукопись вам принес? Почему не выбросил? Какой у него интерес?

– Червовый, скорее всего.

Зайцев вспомнил унылое длинное лицо Матвея Петровича. И роковое – Варино. Бедный Матвей Петрович.

– Его, Нефедов, можем сразу отбросить. Он не врет. Видно, что странички эти в разное время написаны. Здесь вот чернила. Здесь карандаш. Главы не по порядку. Тут вот год двадцать третий – двадцать четвертый описан, по моим прикидкам, а потом – она в восемнадцатый перескакивает. Нестыковки опять же. Кого-то она настоящим именем называет. Кому-то имя выдумывает. И много всего такого. Не перечитывала она письмена свои. А ровно, как Матвей Петрович этот мне и поведал, каждую среду в три часа ночи спускала очередную историйку по грузовому лифту. В парадную заходить не надо, дворнику на глаза не попадешься, и запомнить легко: номер трамвая тоже третий.

– Охота ему по ночам шастать, – пробормотал Нефедов. Не верит.

– Охота, Нефедов, пуще неволи. Сам видел ее свиту. Соседей то есть. Действует Варя на людей. Действовала… К тому же он музыкант в ресторане, к поздним ночам привык. Отпилил смену – и сразу за тетрадочкой. Опять-таки: тетрадку подобрал и в футляр свой между нотами сунул сразу – тоже удобно.

– Что ж она не Владимиру, возлюбленному своему таинственному, рукопись свою доверила?

– А вот это, Нефедов, с ее стороны неглупо. Секреты доверять возлюбленным нельзя. Сегодня любовь неземная, а завтра вдруг – «нашел я, что у Глаши красивше бельецо».

«…Или что паек у ГПУ хороший», – мысленно добавил он.

– Но это-то всё ладно, – переменил тему Зайцев. – Как впечатления, говори. Теперь ты всё прочел.

– Имен много. Разработка большая.

– Ага. А ноги у нас всего четыре.

Нефедову, очевидно, вспомнилась их таблица-гигантша, в которую они запихивали убийства по образу и подобию эрмитажных картин: пухнущая, расползающаяся во все стороны. И никуда не ведущая.