Юлия Яковлева - Небо в алмазах

– Странно, – сказал Нефедов.

«Еще как», – подумал Зайцев.

– Ничего не странно. Дело как дело.

– Странно: мы знаем имя убийцы. Она нам сама сообщила. Оно вот здесь, черным по белому написано. Мы просто не знаем, что оно принадлежит убийце.

«Мы, – отлегло у Зайцева от сердца. – Нет, не пойдет».

– Пока не знаем. Пока.

– Кстати, – но затем Нефедов умолк, словно передумал говорить.

«Кстати, а что мы будем делать, если выясним, что убили ее – или приказали убить – это те же самые люди, что приказали искать ее рукопись?» – за него сказал себе Зайцев. Ответа у него не было. Он уже взялся за дверь, когда Нефедов передумал опять:

– Кстати, по мне, Варя эта тоже не очень симпатичная.

Зайцев фыркнул, но от вертевшейся на языке реплики воздержался.

Захожу, в коридоре темнота.

И голос поет в ванной. Мужской голос. Я остановилась, дивясь словам:

Допев, пускает воду. И я слышу – Лиза шепотом кричит: «Здесь». Хорошо, бывала у нее не раз. Иду на ощупь, по стеночке. Нащупываю дверь. Тоже темно. Другую дверь. Вижу оконный проем, бледный от фонарного света с улицы. И силуэт.

– Лиза, – окликаю. Но она, не оборачиваясь, вскидывает руку: тихо! И машет мне: сюда. Поддавшись этой таинственности, на цыпочках подхожу. В бледном свете уличного фонаря вижу, как Лиза взволнована. А из ванной еле слышно – но я не могу не прислушиваться, невольно слушаю – доносится веселое:

И опять шумит кран. Это очень не вяжется с бледным напряженным лицом Лизы. Она показывает пальцем вниз, под фонарь.

– Стоит… Осторожно! Чтобы она тебя не видела!

Я выглядываю из-за шторы.

– …Пусть думает, что никого нет дома.

Внизу под фонарем женская фигура. Бледное пятно лица обращено вверх. Черные глаза, черные волосы. Такие личики называют «хорошенькими».

– Это жена Лёдика, – драматически заламывает руки Лиза.

– Ах, как она не понимает. Лёдик – талант, ему пора двигаться дальше. Расти. Духовно. И артистически.

Лёдик – голос из ванной.

– Ах, знаешь, он перевернул нашу оперетту. Сам он из Одессы. Такой талант… Уже сейчас публика идет на Утесова. На меня, конечно. Но на Утесова тоже. А она… Она тянет его назад. Что же делать?

Я не понимаю драмы. Ну жена. Ну стоит. Зачем меня было вызывать? Я уж думала, Лиза опять собралась травиться – ядом, позаимствованным в кабинете знаменитого мужа-химика.

– Ничего не делать. Замерзнет и уйдет, – говорю. – Поздно уже.

– Она с утра стоит, – опять ломает руки Лиза. – Что ей нужно?

– Лёдик, – говорю, пожав плечами. – Очевидно, ей нужен ее Лёдик.

Вскоре появляется и он: размытый, распаренный, в роскошном халате на шнуре с кистями, как от дворцовых портьер. Хотя кто сейчас знает: любое «как» может на самом деле оказаться знаком равенства. От дворцовых портьер.

Что сказать. Муж Лизы – импозантный профессор в области оптики кажется мне куда привлекательней. Но видно, у Лизы другая оптика.

– О, наше вам здравствуйте. Вы откуда и к кому, прекрасная незнакомка? Разрешите познакомиться? Утёсов моя фамилия. Но я переживу, если она вам ничего не говорит, потому что мне она тоже ничего не говорит, но это только пока! Если то, что вы гостья этой дамы, так же верно, как и то, что ее гостем являюсь я, то прошу: помывочный цех свободен. Разрешите потереть спинку?

Тирада была втрое длиннее, чем я здесь пишу.

– Благодарю, – только и могу выдавить я.

– Настоящий мужчина давно сделал бы что-нибудь, – нервно шипит Лиза.

Лёдик хохочет:

– Настоящий мужчина – это тот, кто в такой ситуации вообще способен быть мужчиной!

Его акцент не оставляет сомнений: это плод Одессы.

И одной рукой отмахивает портьеру. Стучит оконная рама.

– Лелька, уходи! – летит на улицу, поднимают лица редкие прохожие, мадам Утесова и ухом не ведет. – Или иди домой, надень по крайней мере, галоши, а потом приходи!

Одесса есть Одесса. Но как с ним закрутила Лиза, родственница поэту Блоку и жена профессора… Зачем?

Припоминаю, Лиза говорила: встретились в оперетте, вместе выступали. Ах эта оперетта… Пара сезонов – и сама себе кажешься летучей мышью.

Закрыв окно, он плюхнулся в кресло. Подвинул столик. Налил себе коньяк. Сел раскладывать пасьянс, мурлыча себе под нос уже знакомый мне мотивчик. Под абажуром блестели мокрые волосы.