Юлия Яковлева - Небо в алмазах

Он отчетливо сказал «Ее» с большой буквы.

– Она…

И опять голосом выделил заглавную букву: Она.

– …отдала мне их на сохранение и сказала: когда меня за них убьют, отнеси их в милицию. И вот я принес.

– Вас зовут Владимир, – пробормотал Зайцев, ощущая ладонями кожаные углы.

Не стоило и пытаться побороть изумление, Зайцев просто отдался этому чувству.

Никогда не думала, что ноги могут замерзать настолько: я чувствовала, что ступаю двумя култышками – у них не было ни пяток, ни пальцев, только тупая тесная боль в ботинках.

Мы и в этот раз не смогли сесть на поезд. Мы даже по перрону пробраться не смогли. Ощущение, будто идешь в море по горло, только вместо воды – деревянные чурки, которые пахнут не деревом, а старыми шинелями, потом, перегаром, табаком, семечками. Иногда в этом море мне попадалось ошеломленное человеческое лицо; попадалось и тонуло.

О Крыме нечего было и думать. Легкомысленная куколка Легри оказалась не такой уж дурой: она пошла в банк, увидела на двери объявление «Граждане, протестуйте против захвата банков большевиками». Села на извозчика и поехала не домой, а на вокзал. Знаю об этом потому, что она позвонила с вокзала. Это был тот парадоксальный день, когда банки уже не работали, а поезда – еще ходили. Теперь она наслаждается крымским теплом, крымскими винами и крымским обществом.

Я еле стащила с озябших ног носки. Хорошо, я вообще сообразила надеть носки.

– Попробуем через Финляндию, – предложил Павел Сергеевич.

– Попробуем.

И мы попробовали.

Багаж уже был уложен в «Изотту». Я учла ошибку касательно моего туалета для вояжей.

– Нет, – сказал Павел Сергеевич. – Вы шутите. Что это? Костюм барышни-крестьянки?

– Я не шучу, – заверила я.

– Моя дорогая, запомните простую жизненную истину: никто не кричит на хорошо одетого человека. А тем более не остановит его. Ступайте, причешитесь, переоденьтесь, не забудьте духи.

У меня не было сил, а голова раскалывалась и без духов.

– Еще не хватало, чтобы эти люди вас приняли за свою. Это, наконец, опасно. С близкими не церемонятся. Как бы сейчас ни кричали об отмене общественных классов, в головах их никто не отменял. Барьер есть, и даже эти люди его чувствуют, если им напомнить. Даже сейчас. Простая жизненная истина.

Он бы настоял, но снизу прогудела «Изотта». Запорожец – у него такая фамилия была: Запорожец, Иван Запорожец, фальшивая или нет – не знаю, «человек надежный», как сказал Павел Сергеевич, это он настоял отослать Мишеля и довериться Запорожцу.

Мишель, кстати, был очень трогателен, прощаясь с «Изоттой». Долго стоял, обняв капот. Точно казак с верным конем. Мне – лишь сдержанно поцеловал на прощание руку. Я позволила Мишелю на память себе открутить с авто решетку с крылатой фигуркой то ли Фортуны, то ли Победы. Может, не следовало это делать? Ибо в тот день Фортуна точно нас покинула.

Опять осторожный гудок. Запорожец нас торопил. И Павлу Сергеевичу пришлось махнуть рукой.

Сам он был в бобровой шапке и пальто с воротником.

Мы спустились. Лифт давно не работал. Вообще, от тех дней было ощущение, что кровяные шарики большого города – лифты в том числе – остановились. Только мы не поняли еще, что это и была смерть: Петроград умер. Мы думали, придет слесарь, со дня на день, и включит лифт.

А до той поры лучше посидеть в Крыму. Или в Финляндии.

Мотор был разогрет. Запорожец со своим украинским выговором пожелал доброго утра. «Изотта» выбросила из-под колес талый снег. Мы катили по темному проспекту. Ни огонька. Ни в одном окне. Жильцы притихли, затаились, опасаясь навлечь на окна выстрелы.

У Невки нас остановил патруль. Запорожец махнул какой-то бумажкой, черные фигуры расступились, «Изотта» начала по снежной каше одолевать мост. Ни один фонарь не горел. Машина будто висела в ночном воздухе. Только бы добраться до Озерков. А там Саволайнен с его лошадкой – отвезет до Куоккалы. В Куоккале ждал с лодкой Саволайнен-племянник. Залив, понятно, промерз до дна: лодка была оснащена парусом и полозьями или только парусом. Я не успела представить себе эту конструкцию; мы съехали с моста – опять патруль.

– Глуши тарантас.

Опять бумажка. Но на этот раз ее выдернули из рук Запорожца, не поглядев, и клочки ее тотчас порхнули, осыпались. «Буржуй», – донеслось до меня вместе с запахом перегара. Перегар этот был особенным: ни старым, ни свежим, а и старым, и свежим одновременно. Пили давно и продолжали пить. «А эт хто?» Я ощутила кожей каждую жемчужину в подкладке своего салопчика, платья, корсета. Каждый камушек будто полз по мне, как муравей. Каждая золотая лапка впилась под ребра.