Виктор Глебов - Жажда

– В четверть первого, господин Инсаров! – крикнула она, протискиваясь через толпу. – Не забудьте!

Я решил остановить девушку и доставить ее в участок для допроса. Ни откладывать, ни рисковать мне не хотелось. Тем более что люди нас видели вместе, слышали, как Веретнова выкрикнула время назначенной встречи. Тот человек, которого опасалась горничная, мог находиться поблизости и сделать вывод, что свидетельницу лучше устранить. Девушка просто не понимала, в какое опасное положение поставила себя.

Я соскочил на землю, начал протискиваться сквозь толпу, но очень быстро понял, что не представляю, куда делась Веретнова. Она затерялась среди людей, собравшихся на площади. Мне пришлось вернуться к экипажу.

– Мы уж хотели ехать без вас, ваше благородие, – сказал один из квартальных и подал мне руку, помогая забраться в экипаж. – Сбежала барышня?

– Поехали, – велел я кучеру, откинувшись на сиденье. – Да, я потерял ее. Жалко.

– Вы действительно пойдете один? – спросил квартальный. – На встречу.

– Не знаю.

– Барышня славная.

– Оставьте. Это касается убийств.

Полицейский невозмутимо пожал плечами.

– Может, и так, ваше благородие. А только девушка миленькая.

Я не стал отвечать. В этом не было необходимости. Квартальный мог оставаться при своих мыслях – я же беспокоился насчет жизни Веретновой. Чем дольше я обдумывал ее слова, тем вероятней мне казалось, что горничная может не дожить до нашего ночного рандеву. Не стоило ли мне немедленно вернуться в деревню и отыскать девушку?

Однако экипаж уже обогнул густой сосновый лесок. Впереди показалась толпа, окруженная полицейскими, мундиры которых резко выделялись на фоне темных одежд остальных обитателей Кленовой рощи.

Мы подъехали ближе, и кучер придержал лошадей.

Армилов бегал среди толпы, потрясая револьвером, и орал, ругался на чем свет стоит. Люди отвечали ему тем же, и он злился еще больше. Напряжение росло. Я чувствовал, что люди ждут только повода, чтобы дать волю самым низменным инстинктам. Квартальные, приехавшие со мной, присоединились к оцеплению.

Я протиснулся к Армилову, наклонился к самому его уху, чтобы перекричать гул толпы, и сказал:

– Арестуйте самых буйных!

– Что?! – спросил тот, не разобрав мои слова.

– Арестуйте самых крикливых, посадите в повозку и увезите!

– Куда?!

– В тюрьму!

– Вы это серьезно? – Полицмейстер удивленно взглянул на меня.

– Абсолютно.

– Я всех их знаю лично!

– Они скажут вам потом спасибо.

– Неужели?

– Именно. Лучше в вашей кутузке посидеть, чем на каторгу пойти.

На лице Армилова читалось сомнение.

Он колебался, затем наконец просветлел лицом, словно нашел выход, и осведомился:

– Это приказ?

Этот господин решил переложить ответственность на меня. Что ж, ради бога. Мне с этими людьми не жить, детей не крестить. Найду убийцу и вернусь в Петербург.

– Считайте, что да, – сказал я. – Выполняйте.

Армилов кивнул, подозвал нескольких полицейских, указал им на людей, буйствовавших особенно отчаянно. Приставы кивнули, подозвали квартальных, без пользы надрывавшихся вокруг разбушевавшейся толпы, и начали протискиваться к мужчинам, выбранным Армиловым в зачинщики беспорядков.

В этот момент один из крикунов забрался на плечи товарища. Лицо его было красно, глаза возбужденно сверкали, правую щеку сводило судорогой.

– Братцы! – завопил он. – Доколе мы будем терпеть этих нехристей? Они убивают, воруют, превращают наших братьев в живых мертвецов! Хватит! Айда за мной – покажем, кто здесь…

Квартальные добрались до оратора, стащили его с плеч товарища и повалили на землю. Кто-то пронзительно заголосил. Толпа забушевала, заколыхалась.

– Не было бы беды! – пробормотал Армилов. – Зря мы это.

Я наблюдал за происходящим без особой тревоги. Никто не бросился выручать крикуна, которого полицейские уже подняли и с заломленными руками вели к повозке. Они приободрились, взялись за дело. Вскоре были схвачены еще несколько человек.

– Что ж вы творите, окаянные?! – крикнула какая-то женщина.

Толпа гудела, возмущалась, но проводить задержания не препятствовала – трусила. Мы подоспели вовремя. Всеобщее возбуждение не достигло еще той степени, после которой плотина самоконтроля и привычных табу рушится и ничто уже не в силах сдержать потока.

Впрочем, я рано обрадовался. В воздух вдруг взметнулся камень, описал дугу и ударился в плечо полицмейстера. Армилов сначала побледнел от злости, а затем побагровел. Он затрясся, рука потянулась к кобуре, но его подчиненные уже ринулись на смельчака, доставая на ходу револьверы.