Елена Арсеньева - Проклятие безумной царевны [litres]

Забегая вперед, скажу, что после завершения арестов несколько ночей подряд далеко в лесу раздавался треск пулеметов, и потом изредка сильный ветер доносил до города запах гниющих трупов.

Расстрелянных не хоронили, ибо копать каменистую почву казалось слишком хлопотливым делом. Трупы просто сбросили в ущелья, а на тропинках были выставлены красноармейские посты, не подпускавшие никого ближе двух-трех километров к месту расправы. И только через несколько месяцев останки убитых были засыпаны землей.

То же самое, как рассказывали, происходило и в Севастополе.

Я чувствовала себя совершенно потерянной, не помня ничего о своей ялтинской жизни, о своей прошлой жизни, лишившаяся последнего человека, который был мне опорой, которого я искренне, как отца, полюбила… Я проклинала себя за то, что не остановила его, что не вцепилась в него и не удержала, позволила пойти на этот проклятый митинг!

Самым тяжелым было знать, что Владимир Петрович мог бы уйти свободным, если бы не набросился с обвинениями на этого московского оратора! Почему он это сделал? Что ему сказал? Чем так оскорбил, что его арестовали?!

На другой день Ульяна, которая взяла надо мной покровительство, принесла слух, что некоторых арестованных не расстреляли, а содержат в подвале дома 8 на Гоголевской. До революции это был доходный дом Савича, потом, к изумлению всех ялтинцев, хозяином в одночасье стал какой-то Райцин, ну а у него новые власти дом реквизировали и разместили там свои административные и хозяйственные учреждения, в том числе ЧК. Фасад этого дома выходит на улицу, а с другой стороны он окружен забором. Около забора стоят часовые, но они, уверяла Ульяна, «хлопчики не злобные, а которые так дюже добрые». Если их хорошо попросить да еще и заплатить, они могут подпустить к окошку. Некоторые женщины передавали своим мужьям еду, поладив с часовыми.

– Шо бы и вам, Надия, не спробувати? – говорила Ульяна, как всегда, стреляя глазами по комнате, словно высматривая, что еще из вещей можно у меня выменять. Если я начну носить продукты Владимиру Петровичу, брать их придется у Ульяны, больше-то негде, а значит, все эти жалкие остатки былой роскоши Ивановых рано или поздно перейдут к ней!

Беспокойство о Владимире Петровиче меня точило, и я решила «спробувати». Собрала узелок с какой-никакой едой и пошла на Гоголевскую. Ульяна подробно описала самого «доброго» часового. Я подошла к нему и протянула золотое колечко с рубином – от Серафимы Михайловны остались довольно дорогие украшения, я только диву давалась, откуда у таких скромных людей, как она и Владимир Петрович, столь роскошные вещи. Словно из царской шкатулки!

А может быть, этими вещами Ивановым было заплачено за то, что они присматривали за мной?…

Глаза у часового загорелись. Он стиснул «царское» колечко в мозолистом рабоче-крестьянском кулаке и спросил, к кому я пришла.

– К Владимиру Петровичу Иванову, – ответила я.

– Небось дочка? – поглядел он на меня с каким-то особым, как показалось мне, интересом.

Я кивнула.

Часовой поманил меня во двор, а там кивнул на зарешеченное подвальное окошко вровень с землей.

Я подошла, опустилась на колени, приблизила к решетке лицо – и меня чуть не вырвало, таким зловонием понесло из подвала!

– Владимир Петрович Иванов здесь? – спросила я сдавленно.

– Повезло ему, – донесся слабый голос. – Уже отмучился. Минувшей ночью отдал Богу душу, царство небесное!

– Что? – спросила я, не веря своим ушам. – Как же это?!.

– Да вот так, – отозвался тот же голос. – Забрали его к Васильеву на допрос, а оттуда едва живого от побоев приволокли. Через часок он и преставился. Молись за него и за нас помолись, чтобы и нам скорей следом уйти. Сил наших больше нет…

– Я принесла еду отцу, – вымолвила я дрожащими губами. – Возьмите вы.

К решетке с той стороны приникла худая грязная рука, и я, развязав узелок (целиком его было не протолкнуть), переделала куски хлеба, вареной курицы и прошлогодних моченых яблок.

– Спасибо, сестрица, – донесся слабый голос. – А теперь иди отсюда поскорей, пока каты не хватились. Только скажи, как тебя зовут, за кого последнюю молитву вознести?

Я замешкалась только на миг, не зная, как лучше назваться, и вдруг чьи-то руки подхватили меня под мышки и резко вздернули, поставили на ноги.

– Это ты?! – раздался изумленный мужской голос, и я, обернувшись, увидела того самого черноглазого мужчину, который приснился мне несколько ночей назад. Я не могла ошибиться, слишком сильно поразил меня тот сон. Конечно, это был он.