Работа спорилась ладно.
В Спасо-Преображенском соборе тщательно законопатили окна и все щели — ни малейшего дуновения! Натопили до одури, надышали — хоть в обморок вались!
Служил Никита, в новой тяжёлой ризе, необыкновенно трезвый и серьезный.
Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников. Дюжина великанов-дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжёлыми кадилами. На левом и правом клиросе — яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Ах, лепота неземная!
Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Невеста — загляденье: статная, красивая.
Государь был хмур. Церковные иерархи и сам патриарх, вопреки всем царевым унижениям, просьбам слезным и угрозам, разрешения на этот брак не дали: православие-де запрещает вступать в супружество более трёх раз!
“Ну, вы за сию строптивость ещё восплачете слезами кровавыми!” — со злобной решительностью думал Иоанн Васильевич.
Иерихонским ревом долголетия возгласил дьякон. Повели вокруг аналоя. Узловатыми пальцами с короткими широкими ногтями Государь взял узкую холеную кисть Марии. И злоба почему-то с новой силой вспыхнула в груди его.
К целованию поднесли большой серебряный крест. Согласно чину, Мария опустилась на колени. Священник Никита, повернув лицо к Государю, нараспев возгласил:
— Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть человеческая грешна и немощна!
Стоявшие поблизости Басманов и Мелентьев явственно услыхали:
— Уязвлю, уязвлю!
— Слава те, Господи! — Алексей Басманов тайком подмигнул Мелентьеву. — Венчание к концу идет, ноги совсем уж взомлели.
— Да и с самой зари во рту маковой росинки не было! — сглотнул слюну тот. — Нынче чрево свое потешим, царский стол — обильный.
Вскоре гости двинулись из Спасо-Преображенского собора в трапезную. Столы на три сотни самых почетных гостей ломились от яств и напитков.
Грозный, как всегда насупленный, напомнил:
— И для черни не жалейте брашна и питий! Пусть все помнят щедроты Иоанна Васильевича!..
Сели за столы, заскрипели под тяжестью тел добрые лавки, коврами устланные. |
Опрятные и благолепные мужички веселили игрой на сурьмах, бубнах, тарелках. Их сменили сенные девки с подблюдными песнями, ужасно почему-то тоскливыми.
Государь подал знак, и девок прогнали взашей. Зато Иоанну Васильевичу понравились молодые плясицы, которые складно и степенно вели хороводы.
Гости же не могли оторвать взглядов от царицы. Она была полной противоположностью сумрачному мужу: лицо её светилось бесконечной добротою и юной прелестью.
Сидевший рядом царь — тщедушный, с впалой грудью, бритоголовый, с красным крючковатым носом, сумрачным взглядом крошечных глазок, — он напоминал ощипанного воробья, по ошибке залетевшего на чужой шесток.
Иоанн Васильевич, человек неглупый, кажется, осознавал свое убожество. И это явно бесило его. По свадебному чину молодым вовсе нельзя пить и не положено набивать чрево. Государь же то и дело прикладывался к золотому с червлением кубку, и кубок в его с набухшими венами руках зримо трясся. Он уже успел возненавидеть свою новую, пятую по счету жену. И ему вдруг захотелось при всех унизить эту красавицу, показать её никчемность и малую значимость.
В знак того, что он будет говорить, Государь поднял кубок. В мгновение ока за столами все стихли. Усиленно прокашлявшись, сипло произнёс:
— В писаниях святых отцов как сказано? Что есть жена? Это есть сеть для прельщения человека. — Он уставился красноватыми глазками в Марию. — “И светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа”. — Государь назидательно вознес худосочный перст. — Жена есть покоище змеиное, болезнь скорбная, бесовская — тьфу! — сковорода, соблазн адский! — и он вдруг засмеялся одним ртом, показав мелкие, изъеденные зубы, а глаза остались мёртвыми, даже морщинки вокруг них не собрались.
Вкушавшие государево брашно дружно поддержали:
— Правильно речешь, батюшка! Это все одна бесовская сковородка.
Иоанн Васильевич вдруг рыкнул:
— Ух-х, гулены, хор-роводники! Пр-рочь! Молодым опочивать пора!
Осоловевший на голодный желудок от вина Мелентьев сдуру осмелился возражать:
Читать дальше