Донато Карризи - Женщина с бумажными цветами

– Заставьте его говорить, – отчеканил майор. – Вся ответственность на вас. И если я обнаружу, что вы с пленным на дружеской ноге, я…

Это была уже угроза.

И тут разговор прервал умирающий, который что-то сказал. Все пристально на него посмотрели, но никто ничего не понял. Майор собрался продолжить разговор.

– Подождите, – оборвал его Якоб Руман.

Тот, похоже, разозлился в ответ на повелительный тон, но врач не обратил на это внимания и склонился над больным, поднеся ухо к самым его губам.

– Шерстяное одеяло, – повторил раненый еле слышно.

Доктор сделал знак сержанту, чтобы тот принес еще одно одеяло и положил сверху, на кучу одеял, которой уже был укрыт больной. Унтер-офицер никак не отреагировал, он, казалось, не понимал, что происходит вокруг. Его голубые глаза были полны сострадания к миру, который он покидал. Жизнь теряла еще одного свидетеля, и это огорчало умирающего гораздо больше, чем собственная смерть. Он отсчитал свою последнюю секунду и умер.

Якоб Руман, как обычно, бережным, ласковым движением закрыл ему глаза. Потом обернулся к майору:

– У вас есть еще табак?

Майора такой вопрос явно возмутил:

– Конечно есть. А вам что за дело?

Доктор протянул руку:

– Вы должны мне дать еще. Это часть моей стратегии.

– Какой еще стратегии?

– Дражайший майор, завтра утром вы получите гораздо больше, чем имя и звание.

Произнеся эту ложь, Якоб Руман понял, что ему плевать на последствия.

Майор искоса на него взглянул, потом полез во внутренний карман кителя, вытащил оттуда табакерку из слоновой кости.

– Результаты извольте доложить через час.

Якоб Руман попытался возразить, но майор отрезал ледяным тоном:

– Это приказ.

Он повернулся спиной и удалился в сопровождении сержанта и адъютанта.

Оставшись один на один с умершим юношей, доктор сунул табакерку в карман и достал свою книжку-календарь за 1916 год в черной обложке. Из нее что-то выскользнуло и упало на землю. Бумажный цветок. Якоб Руман его поднял и небрежно положил обратно. Потом заново прочел последнюю запись за 14 апреля.

20.07. Простой солдат: «Кажется».

Потом посмотрел на карманные часы и под этой записью сделал еще одну:

22.27. Унтер-офицер: «Шерстяное одеяло».

Якоб Руман взвесил эти слова. В них заключался смысл.

Он вернулся к пленному в состоянии какого-то странного возбуждения. Война имеет свои преимущества, подумалось ему. Она заставляет нас ценить мелочи. Дней двадцать назад над траншеей взмыл орел, и его тень упала на лица солдат, поднявших глаза к небу. Время на миг остановилось, и все в абсолютной тишине залюбовались полетом великолепной птицы. А орел кружил в вышине, и ему не было никакого дела до стоявших внизу жалких людей с их бессмысленной войной. На несколько мгновений сердца всех наполнило совсем другое чувство. То не была зависть к вольному полету, то не было сожаление. Только радость.

Для Якоба Румана история пленного была тайным проходом к иной реальности. Способом убежать из этой траншеи, от этой войны.

Войдя в пещеру, он нашел своего собеседника все так же сидящим на земле, там, где его и оставил. За это время итальянец уснул. Якоб Руман решил его не будить, хотя и сгорал от желания услышать продолжение истории.

Он подошел к столу и открыл табакерку слоновой кости, принадлежавшую майору. От влажного коричневого табака сразу распространился густой маслянистый запах. Доктор принялся набивать сигареты: ночь предстояла долгая и нужен был запас.

– Бумага не должна содержать соломы, – вдруг сказал пленный. – Разве что отдельные волокна хлопка. Лучше всего рисовая бумага. И табак надо разминать кончиками пальцев. Примерно полминуты. – И уточнил: – Лучше всего ровно минуту.

– Объясните зачем.

– Спичка должна быть палисандровая, ведь палисандр не случайно называют розовым деревом за его аромат. Головка спички не должна содержать серу, у серы скверный запах. Лучше белый фосфор: фосфорная спичка гаснет, источая сладковатый дымок.

Якоб Руман зачарованно слушал эти маленькие наставления ленивой чувственности.

– Первую затяжку вдыхать не надо, она должна просто наполнить ароматом рот. А выдохнуть ее надлежит через нос, чтобы все воздушные ходы изготовились к дыму.

– Вас Гузман этому научил?

– То, что для других было простым развлечением, пороком, он возвел в ранг искусства. Для него курение было литургией, со своими законами, со своим смыслом. Он тщательно выбирал, что курить. Потом с ритуальной точностью жестов приступал к священнодействию.