Жан-Мишель Тибо - Тайна аббата Соньера

— Я вас ждала, — говорит она резким голосом, внезапно вставая.

Беранже вглядывается в глаза женщины. Она не поприветствовала его, а он не любит, когда к нему не проявляют уважения. Женщина чувствует, что глаза священника будто бы обыскивают ее, и от этого она вздрагивает с недоверием. Стараясь не выдать своих чувств, она вытирает руки о грубое платье, после этого роняет:

— Вы хотите пить?

— Нет, — отвечает он, продолжая пристально на нее смотреть.

— Вы, должно быть, устали.

— Да, Александрина, и мне не терпится отдохнуть.

— Вам Аглая сказала мое имя?

— А кто бы вы хотели, чтоб это был? Я же не черт.

— Боже, сжалься над нами! — восклицает она, крестясь.

В тот же миг позади священника раздалось хрюканье, v от этого в разные стороны бросились многочисленные курицы.

— Достаточно произнести его имя, чтобы он проявил себя, — серьезно говорит Беранже, грозя Александрине указательным пальцем. — Я надеюсь, что вы придете завтра утром на исповедь.

— Да, отец мой! — быстро говорит она почтительным тоном. — Держите, отец мой, вот ключи. Маленький от дома при церкви, большой от главной двери в церкви, медный позволяет попадать из церкви прямо в дом священника… Удачи!

— Удачи? Что вы этим хотите сказать, дочь моя?

— Чтобы жить здесь, нужно много мужества. Ваш предшественник, аббат Понс, не выдержал этого.

Беранже берет связку, свои мешки и уходит по улице, ведущей к церкви. По мере приближения к церкви святой Марии Магдалины он чувствует, как ускоряется биение его сердца. Дом Господа, его дом, наконец-то ему будет дозволено познакомиться с ним. За поворотом появляется церковь, над которой возвышается квадратная колокольня. Как-то ранее Беранже слышал, что ей тысяча лет. И сегодня ему хочется в это охотно верить.

Стены потрескались. Трещины видны даже там, где неф закругляется. Что же касается крыши, то это настоящее сито; многие черепицы исчезли или были унесены ветром. У него перехватывает горло: позади дом при церкви, который даже нельзя назвать сараем. У строения нет ставен, а большая часть стекол разбита. С боязнью он проникает в церковь. Обветшалость и разруха, царящие здесь, вызывают у него настоящий шок. Повинуясь безудержному порыву, он забрасывает свои мешки далеко в центральный проход нефа и чуждым голосом кричит:

— Боже, что они сотворили с твоим жилищем?

Его кулаки сжимаются. Тишина такая, что он не осмеливается даже пошевелить стопами, боясь, как бы не заскрипел песок или земля, марающие плиты пола. Из спинок стульев торчит солома, исповедальня превратилась в пристанище для червей и плесени.

Никогда еще ему не доводилось узнать, что же такое чувство бунта в сердце священника. Оно превосходит по силе то, что он испытывает, когда перед ним поют хвалу Республике. После стольких лет нищеты, усталости, неудовлетворенности, прожитых ценой стольких жертв, надо же было специально прибыть сюда, чтобы стать служителем в пристанище для крыс! Это наихудшее из наказаний, которому могло подвергнуть его вышестоящее церковное руководство. Почему? В чем его упрекают? В том, что он вольнодумец, роялист? И что тогда?.. На что может рассчитывать Церковь, если не будет подобных ему мужчин, чтобы дать отпор сторонникам светской власти, поддерживаемым правительством?

Горстка грызунов суетится около разбитой статуи Марии Магдалины, грызя салфетки, на которых стоят выщербленные вазы, безутешно пустые, как, впрочем, и все другие вазы в церкви.

— Пошли прочь, чертовы отродья!

Беранже прыгает вперед и поднимает пустой подсвечник. Он бежит к крысам, которые приподнялись на свои задние лапки и обнажили свои острые зубы. С размаху он опускает на них подсвечник. Острия его разбивают вазу и вонзаются в тела двух самых крупных из них. Беранже снова поднимает свое оружие, машет им и готовится нанести следующий удар, но другие крысы исчезли. Тогда он отбрасывает подсвечник и приближается к алтарю, проводя своей все еще дрожащей рукой по трещинам в стене, по лепным украшениям, усыпанным пятнами, и по живописным панно, подвергшимся атакам дождя. Его душа наполняется чувством стыда. Богоматерь и святой Антоний смотрят на него своими мертвыми глазами, изъеденными прошедшими годами; ему кажется, что он заметил следы крови в царапинах на их каменной коже. Через дыры в потолке проникает солнце, и его лучи чертят прямые линии в сверкающей пыли, но ни один из этих лучей не освещает ничего, кроме ран. Только главный алтарь, кажется, был пощажен. Беранже приближается к гранитному столу, который покоится на двух странных опорах в форме креста и неизвестных символов. Маленькая лампа сверкает в дарохранительнице. Он складывает руки и падает на колени перед святым хранилищем. Храм жив! Не стоит обращать внимания на хаос, на потемки, на разрушения, ведь храм жив. Беранже просит прощения за то, что ему не хватило смирения…