Валентин Лавров - Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова

— У меня такое расположение духа — гулять на людях желаю!

Вдруг, грозно стуча о пол тростью, сильно припадая на ногу, к столу приблизился поручик с забинтованной головой. Он замахнулся тростью на Распутина и заорал на весь зал:

— Прекр-ратите, гнусный интриган! Вы прячетесь в тылу, но обязаны уважать мундир. Россия стонет от ваших выходок, вы её погубитель…

Распутин зло дёрнул головой, угря вместе с верёвочкой швырнул на пол. Он выпрямился во весь рост, глаза его потемнели, лицо вмиг заострилось, стало хищным. Он пошёл на поручика, зашипел:

— Тебе, дураку, кажись, все мозги из башки высадили? Убью!

Ещё мгновение, и завязалась бы драка. Но в этот момент двое в штатском выскочили из соседнего столика, схватили под руки поручика и ловко потащили куда-то из зала.

Публика с любопытством наблюдала за происходящим.

Соколов уцепился громадной ручищей за плечо Распутина, строго произнёс:

— Григорий, а ты скандалист!

Распутин дёрнул головой и вдруг расплылся в широкой улыбке, показав крепкие лошадиные зубы.

— Здравствуй, граф! — Медленно потянул край скатерти, отчего полетела на пол тарелка с салатом оливье, вытер о её угол руки и полез обниматься. — А у меня, граф, нынче такое расположение, что хочу с горя назюзюкаться. Вдруг осекся, обведя тёмным ненавидящим взглядом любопытных: — Кыш, пиявки! Пошли отседова в своё место.

Отдохнуть не дают. Лезут, лезут…

Горький поднялся с кресла, обеими ладонями потряс руку Соколова, проокал:

— Очень рад, Аполлинарий Николаевич! Давно не виделись. Последний раз, помнится, в тринадцатом году в петербургской «Вене» гуляли. Право, словно сто лет прошло, души наши исковеркались, постарели, — вздохнул, назидательно произнёс: — Тогда всё спорили, спорили… о чём? Оказалось, так, не о чём, о пустяках и ерунде, которые тогда казались очень важными. Так и жизнь наша на поверку выходит: то, из-за чего убиваемся ныне, завтра яйца выеденного стоить не будет. Вот как, господа! Об этом всегда надо помнить.

Соколов радушно улыбнулся:

— А спорили потому, что русский человек, когда водку пьёт, обязательно должен спорить — неважно о чём, иначе какой резон пить? Если же звания простого, так подраться не грех, озорства и удали ради.

— Или угря соседу за пазуху засунуть! — усмехнулась брюнетка.

Все улыбнулись.

Горький вздохнул:

— Эх, Россия, страна неуклюжая! Чего только мы не выделываем, как не выкобениваемся, и все только из скуки.

Распутин потянул за рукав Соколова.

— Ты, граф, знаком? — кивнул на полковника, поправлявшего мундир. — Это Отто Иванович Дитрих. Читал газеты? Свидания с Императрицей только что удостоился. И всё это я предоставил, всё моим усердием.

Дитрих, раскрасневшийся от борьбы, вытирал салфеткой китель. Он поднялся с кресла и вежливо поклонился.

Распутин, не обращая внимания на публику, громко говорил:

— Ты думаешь, чего хочет Дитрих?

— Откуда мне знать? — равнодушно сказал Соколов.

— Он хитрый, руки желает погреть — добивается поставок в армию нижнего белья. И бо-ольшого количества! Вот подослал ко мне свою жену Зинаиду, — кивнул на брюнетку.

Соедов, до этого момента хранивший молчание, угодливо усмехнулся:

— Видать, известны ваши пристрастия, Григорий Ефимович!

— Что ж, Зина — дама красивая, мне понравилась. Теперь за миг свидания терплю страдания. Я уже совсем собрался телеграмму министру Сухомлинову отбить. Меня Владимир Александрович слухает, чего ни попрошу, обязательно выполняет. А коли не министр, сам Папа сделает, только сказать надо, — погрозил брюнетке пальцем. — Но теперь помогать Дитриху не стану.

— Что так? — удивился Соколов.

— Я её одну позвал, а она что учудила? Со своим мужиком припёрлась, с Дитрихом.

Горький, с трудом сдержав смех, самым серьёзным тоном спросил:

— А с кем же даме приходить, как не с мужем?

Распутин оторопело взглянул на Горького, покачал головой:

— Да зачем мне её мужик? Я ведь не Феликс Юсупов. Я к мужикам интереса не имею. Вот за это я ему угря… — Обратился к Зинаиде: — Хороша! Где ж твоя совесть? Просить меня о деле приехала, а сама… Срам, да и только! Ох, как нынче народ обнахалился, ни стыда, ни совести! Тьфу! Теперь я ничего для тебя не сделаю, хоть ты ноги мне целуй.

Зинаида от досады покраснела, стала старательно тушить папиросу. С возмущением произнесла:

— Я вообще не понимаю нынешнего распутства! Поглядишь на некоторых дам — задирают юбку перед каждым встречным. Стыд! Семейный альков — это святыня. — Строго посмотрела на Распутина: — Неужели вам, святому старцу, наша грешная плоть нужна?