Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Последняя святыня

— Если он ещё в селе, то я завтра сам ему язык прямить буду, — сказал Одинец. — А других «прасолов» после него не появлялось? Кстати, как тот скупщик выглядел?

Вопрос был к Олёне, она виновато улыбнулась:

— Да вроде обыкновенно. Средних лет дядька, рябой. Волос светлый. А говорит, и правда, «рэ» не выговаривает.

— Про других лучше у брата спросить, — вмешался Щека. — Он как раз в село прибыл на росписи.

— Познакомились, — кивнул Одинец.

— Я и попросил его приглядывать, что за люди в селе появляются.

— Меж ними были и Ивана Даниловича посланцы, их можно б и не опасаться. Не ты князю нужен, а покойнички наши дорогие.

— Зачем?

— Вот бы знать. Но за сведения о них он бы определенно отблагодарил.

— Благодарность это — хорошо, да на хрен мне его благодарность? Слава Богу, кой-какое серебро в поясе зашито было, на него и живём это время. А как выздоровлю, волка ноги прокормят… И на Москву возвращаться передумал. Там у меня никого. А тут… И места воздушные.

— Особенно если телёнка в избе держать! — засмеялся Александр, заглядывая в огороженный у печи угол. — Ладно, спасибо за хлеб-соль. Пойду своего закадычного пристава проведаю. А к вечеру, думаю, сюда переселюсь. Как, хозяюшка, ещё одного постояльца примешь? Вот тут, рядом с телком хотя бы. И ещё, — Одинец уже держался за сучок, служивший дверной ручкой, — на Москву, наверное, всем придётся уходить. Тут до границы рукой подать. А через неё я проведу, минуя стражу. Ну да ладно, вечерком обсудим.

Самохвал пребывал в том расщеплённом состоянии, в каком Одинец встретил его в Твери. «Ни черта из нашей затеи не вышло», — убито подбил он бабки, лишь ненадолго вытащив свой могучий кривоватый нос из кружки с самым забористым пойлом, что смогли отыскать в селе его служки. «Завтра домой!» — возгласил он с тем трубным звуком, каким лось приманивает лосих. Александр спорить с ним не стал, рассудив, что утро вечера мудренее, и полез на полати.

К утру пьяное воодушевление покинуло бывшего дознавателя и он, десять раз за ночь пытавшийся разбудить Одинца — «Пить будешь?» — уснул мертвецким сном.

День этот прошёл впустую. Самохваловых парней Одинец, уходя из дому, попросил держать коней наготове: «Завтра, действительно, пора отсюда двигаться. Игнатьичу пить не давайте, скажите: нету, мол. Достаньте ему квасу поядрёнее, пусть голову поправляет. А я сегодня заночую у… в общем, есть у кого заночевать». Старший из холопов, долговязый Парфён понимающе улыбнулся, наверное, про бабу подумал. Оно и к лучшему.

Картавого прасола Одинец не нашёл.

«Какие к чомору шкуры?!! Не видишь, к чему дело идёт? — рассеяно отвечал на его расспросы посельский староста. — Как корова языком слизнула. Не до торговлишки, ноги бы унести. Впрочем, того картавого я помню, долго у нас живёт, с осени. А, может, и сейчас ещё тут. Помнится, с неделю назад его встречал».

Александр уломал посельского и время спустя тот привёл его в дальний конец села, где держали постой скупщики скота.

— Их несколько человек было, по всей округе ездили. За старшего коренастый такой мужик с серьгой в ухе. Тот редко в нашем селе появлялся, больше на московской стороне промышлял.

— Так закрыта же граница!

Посельский с превосходством улыбнулся:

— Серебро любые границы отпирает. Война войной, прибыль прибылью…

На дворе прасолов они не застали никого. Хотя по ещё недавно топленой печи можно было догадаться, что хозяева отсутствуют временно. Под навесом во дворе лежали несколько, не больше десятка, задубелых от мороза телячьих и бараньих шкур.

— Негусто, — сказал Александр, — что ж: не идёт торговлишка?

— Прогорят, — с затаённым удовлетворением ответил посельский. После чего удалился с чувством исполненного долга. Александр направился к дому Олёны.

В избе богомаза слоился дым пригоревших блинов — Олёна ждала гостя. Из-под сбившегося домашнего плата торчал её остренький носик, запачканный сажей. Хозяйка, судя по всему, она была ещё та! Битая Щека, воровато озираясь, вылез из печного закута, где было страшно жарко, но соответствовало его нынешним представлениям о безопасности.

— Я пойду до церкви, братцу блинков отнесу, — Олёна споро, как всё у неё получалось, оделась и взяла в руку лукошко.

— Помнишь, — полуутвердительно спросил Битая Щека надёжно запирая дверь за ушедшей, — как я на твою жёнку подивиться хотел? Сильно мне странно казалось, чтоб мужик из-за бабы переживал. Мало ль их на белом свете? А вот оказалось — мало. Вернее, одна.